Жорж Сименон - Дождь идет

- А где сегодня пропадает твой муж?

- Он уехал в Пор-ан-Бессэн... Вернется поздно...

- Словом, ты его почти не видишь.

- Только вечерами... Что поделаешь, торговля...

Из-за той же торговли я часто пропускал занятия в школе и почти не помню, когда гулял с матушкой, - лавку открывали даже по воскресеньям.

Послеобеденные часы прошли без особых происшествий. Тетя Валери дремала в кресле, в комнате сгущались сумерки. Уборщики, одетые в робы, как моряки, мыли из шлангов рынок, а в три часа прошел фонарщик и зажег газовые фонари.

Сквозь матовые стекла кафе Костара мне не видно было, что делается там внутри. Но я различал движущиеся силуэты, и мне показалось, что в тот день там больше народу, чем обычно. Время от времени дверь распахивалась, и на улицу словно дожидаясь чего-то, выглядывал рабочий. Я понял, в чем дело, когда появился газетчик; человек купил у него целую пачку газет, а немного погодя до меня донеслись крики спорщиков у Костара.

- "Пти паризьен"... - внезапно проснувшись, напомнила тетя Валери. Я помчался за газетой.

- Зажги свет,- приказала она.

- Матушка не велит мне...

Чтобы зажечь газ, надо было взобраться на табуретку.

- Так скажи ей, чтоб сама пришла зажечь.

В лавке были покупатели. Матушка все же пришла, но голова у нее была занята другим. Она даже не взглянула на нас. Прежде всего торговля! Я опять уселся у окна. Перед кафе Костара взад и вперед прогуливался полицейский.

- Читать ты хоть умеешь? - осведомилась тетя.

- Умею...

- Тогда прочти вот это.

- "За-бас-товки-на-Севере-при-ни-ма-ют-у-гро-жа-ю-щий..."

- Ты не можешь читать побыстрей?

- ".. .гро-жа-ю-щий-ха-рак-тер-на-место-прибыл-ми-ни-стр-вну-вну..."

- Внутренних дел! - нетерпеливо выкрикнула она.

- "Вну-трен-них-дел-жан-жан..."

Моя усатая тетя глядела на меня, как толстый паук, вероятно, глядит на запутавшуюся в его паутине беспомощную мошку.

- ...дармерия!

- "... дар-ме-рия-а-та-ко-ва-ла-ма-ма-ни-фес-тан-тов..." - Я поднял голову.- Что это значит?

- Что жандармы погнали лошадей на манифестантов... Читай дальше... Поймешь...

- "На-счи-ты-ва-ет-ся-двенадцать-убитых-и..."

- Сорок раненых! - досказала она со злобным торжеством.

Я по-прежнему сидел на полу по-турецки среди своих игрушек, газета лежала у меня на коленях, а за мной синело окно, усеянное дождевыми капельками - теми же звездами, и, по сравнению со мной, тетя в кресле возвышалась как монумент.

- Что я тебе предсказывала? Если б ты читал побыстрей, то узнал бы, что в Сент-Этьене они шли по улицам двенадцать часов подряд.

Я посмотрел на улицу. Представил себе ряды рабочих в картузах, в темных комбинезонах, безостановочно шагающих под нашими окнами, конных жандармов, бритвы...

- Но здесь же нет забастовок...- прошептал я.

- Потому что нет заводов, кроме сыроваренного... Но погоди, если это революция, они и сюда явятся!

Клянусь, я почуял здесь игру. Тетя, конечно, куда больше моего боялась революции, но ей нравилось меня пугать. Ее бесила моя безмятежность, моя способность часами мечтать, и она нашла способ смутить мой душевный покой.

- Они всех убьют?

- Всех, кого смогут убить...

- И отца тоже?

- Его в первую очередь, он же торговец. Тогда я решил отомстить:

- А вас, тетя, они убьют?

Я входил во вкус игры. Тоже становился злобным.

И уж не знаю, как придумал:

- Воткнут вам штык в живот! Да, да, штык, вонзающийся в толстый, дряблый живот тети Валери, и все, что оттуда вывалится...

- Никакого уважения! - прорычала она, вырывая у меня газету.

Но я уже закусил удила. Тем хуже для нее!

- Вспорют и кишок напустят полную комнату...

- Сейчас же замолчи, грубиян!

- Потом напихают сена и кожу зашьют...

Я хохотал до слез, почти истерически. До икоты. Готов был придумать невесть что, говорить любые дерзости. И в то же время не осмеливался взглянуть на улицу. Мне представлялось, что там лошади, главное, лошади, и жандармы верхом, в касках, с саблями наголо, и черные бегущие фигурки, они увертываются, наклоняются и бритвами перерезают сухожилия лошадям...

- Хорошо же тебя воспитали родители...

Она замолчала, еще не остыв от гнева, уставив студенистые глаза на газету. Моя лихорадка улеглась, как опадает молоко, лишь проткнешь пенку. Когда я посмотрел на улицу, полицейский, поднявшись на цыпочки, заглядывал поверх матового стекла в кафе Костара. По отопительной трубе ко мне доносился мирный голос матушки.

- Всегда выгоднее брать первосортный товар, - заверяла она покупательницу. - За шитье платишь столько же, а износу не будет...