Жорж Сименон: Я вспоминаю

Отдел кружев. Пигалица продавщица, личико, как печеное яблоко, на щеках багровые пятна, раскосые японские глаза, крошечный черный шиньон, талия перетянута черным лакированным ремнем так туго, что фигура напоминает восьмерку.

Вот она заметила Анриетту. Привычно покосилась в сторону кассы администратора не видать.

Подруги целуются над образцами кружев.

- Сегодня вечером?

- Не знаю... Дезире приходит не раньше семи.

- Погоди...

Надо обслужить покупательницу. Потом Валери устремляется к главной кассе и о чем-то тихо говорит с заместителем управляющего господином Бернгеймом. Он оборачивается, смотрит издали на свою бывшую продавщицу.

- Подожди меня у выхода. Я только оденусь. И вот обе, взявшись под ручку, спешат по улице. Валери года двадцать три, а может, и все двадцать семь - не разберешь: у женщин такого типа нет возраста.

- Сперва надо предупредить акушерку. Ты как, можешь идти помаленьку?

Они торопятся. Уже почти стемнело. Улицы вымощены неровным булыжником.

"Третий этаж. Два звонка".

Они звонят два раза. Спускается акушерка в шлепанцах.

- Буду через час.

По дороге Валери уговаривает:

- Вот увидишь, Анриетта, ничего такого страшного тут нет!

- Я все думаю, может, съесть чего-нибудь...

Приторно-шоколадный запах. Валери затаскивает спутницу в кондитерскую "Озэ" и выбирает ей пирожное.

Вверх по лестнице идти куда трудней.

- Я все думаю, не забыла ли чего. Как будто все есть, что нужно. Валери, может, сразу положить новые простыни?

Кухня, спальня. Над кроватью портрет почтенной старой дамы с несколько высокомерным лицом. Это мать Анриетты; разорившись, она жила на несколько франков в день, но никогда не выходила из дому без перчаток и капора, а если к ней звонили в дверь, спешила поставить на огонь пустые кастрюли.

- Лучше внушать зависть, чем жалость, дочь моя. Все равно помощи не дождешься!

Она умерла. Анриетта, тринадцатый ребенок в семье, одна оставалась с ней до последнего вздоха. В шестнадцать девушка сделала себе высокую прическу, удлинила юбку и явилась к заместителю управляющего магазином "Новинка" господину Бернгейму.

- Сколько вам лет?

- Девятнадцать.

Валери из соседнего отдела стала ее ближайшей подругой.

Как-то раз Анриетта приметила у выхода высокого застенчивого парня, скромно одетого, с острой бородкой.

- У него красивая походка.

Росту в нем метр восемьдесять пять.

Анриетта совсем крошечная, голова из-за немыслимо пышных волос кажется непропорционально большой, как у куклы.

Она еще носит траур. На ней черная креповая накидка чуть не до пят.

Ночует Анриетта у сестры, которая замужем за богатым бакалейщиком. У них двое детей, Анриетта присматривает за ними по вечерам вместо няньки.

Валери волнуется куда больше подруги.

- Уверена: он ходит сюда из-за тебя. Валери принимает на себя роль посредницы.

- Его зовут Дезире. Дезире Сименон. Двадцать четыре года. Служит бухгалтером в страховой компании.

До сих пор Дезире пропадал вечерами в благотворительном обществе: он участник любительского кружка - суфлер. На службе к его услугам пишущая машинка, поэтому он еще и перепечатывает роли.

Дезире представился старшей сестре Анриетты и ее мужу - бакалейщику Вермейрену. Оба нашли, что у молодого человека нет будущего.

Тем не менее Дезире и Анриетта поженились.

Скоро он придет. Уже идет - как всегда, неторопливым упругим шагом, с размеренностью метронома переставляя длинные ноги.

- Боже мой, Валери!.. Дезире пришел! К счастью, акушерка следует за ним по пятам и выставляет его за дверь.

- Идите-ка погуляйте. Когда все закончим, я вам посигналю в окно лампой.

Витрины, одна за другой, скрылись за железными шторами. Растаяли в темноте замерзшие зазывалы из магазинов готового платья. Трамваи проходят реже, зато грохоту от них больше.

По соседним улочкам разбросаны несколько кафе, прячущиеся за матовыми стеклами или кремовыми шторами. Но Дезире ходит в кафе только по воскресеньям, в одиннадцать утра, и всегда в одно и то же - в кафе "Ренессанс".

Он уже поглядывает на окна. Забыл думать о еде. То и дело лезет в карман за часами. Разговаривает сам с собой.

В десять на улице, кроме него, ни души.

Дважды он поднимался наверх. Прислушивался и убегал со сжавшимся от ужаса сердцем.

- Простите, господин полицейский...

Полицейский торчит без дела на углу под рекламой, изображающей огромные часы с неподвижными стрелками.