Жорж Сименон - Премьер-министр (= Президент)

Однажды, гуляя по улицам Руана в сопровождении Эмиля, он остановился как вкопанный перед витриной гастрономического магазина и долго рассматривал всевозможные деликатесы: жареных цыплят, фазана с хвостом из ярких перьев, покоящегося в желе, молодого барашка на подстилке из нежной изумрудной зелени.

- Что ты об этом думаешь, Эмиль?

- Этот магазин считается лучшим в Руане. Но он говорил скорее с самим собой, нежели с Эмилем:

- Из всех живых существ только человек испытывает потребность украшать трупы своих жертв для возбуждения аппетита. Посмотри-ка на эти круглые ломтики трюфелей, образующих симметричные узоры под кожей куропаток, на этого аппетитного фазана, которому так искусно приделали клюв и хвост...

Двадцать пять лет назад он выкурил свою последнюю сигарету, и теперь ему лишь изредка позволяли выпить бокал шампанского.

Он не восставал против этого, не ожесточался, не раздражался. И если слушался предписаний докторов, то вовсе не потому, что боялся умереть, ибо смерть давно его не страшила. Он жил в постоянной близости со смертью, что, конечно, не могло его радовать, но он безропотно покорялся неизбежному.

Если только за последний год не умерла Эвелина, значит, он ошибся, когда подумал, что Ксавье Малат и он - последние из сверстников, которые еще оставались в живых. Эвелина была полной противоположностью Ксавье Малату. Премьер-министр хранил о ней довольно неясное воспоминание, несмотря на то, что двенадцатилетним мальчиком был в нее влюблен.

Ее отец был жестянщиком на улице Сен-Луи, его мастерская помещалась почти напротив школы. Эвелина была на два-три года старше Премьер-министра, и теперь ей было около восьмидесяти пяти лет.

Говорил ли он с ней когда-нибудь? Возможно. Во всяком случае, раза два-три, не более. Да еще не был уверен, что не путает ее с сестрой или с другими девочками своего квартала. Зато был уверен, что это была огненно-рыжая, худая, высокая девочка, две длинные косы болтались у нее за спиной, и она носила передник в мелкую красную клетку.

Она дождалась, пока он стал не только министром, но и председателем Совета министров, и лишь тогда решилась написать ему. Это было как раз накануне чрезвычайно важной международной конференции, на которой - как принято считать во время всех таких конференций - решалась судьба Франции. Он и сам так считал в те дни.

Эвелина ничего у него не просила, она посылала ему маленький, освященный в Лурде образок с запиской:

"Молю Бога об успехе вашей миссии, этот образок поможет Вам спасти родину. Девочка с улицы Сен-Луи- Эвелина Аршамбо".

Она, очевидно, не вышла замуж, так как на фирменном бланке мастерской жестяных изделий по-прежнему стояла фамилия Аршамбо. В ту пору, когда она прислала ему это письмо, ей было далеко за пятьдесят, а адрес на конверте говорил о том, что она живет все на той же улице и в том же доме.

Вся ее жизнь протекла там. Иногда перед его мысленным взором возникала маленькая старушка, вся в черном: пробираясь вдоль стен, хмурым сереньким утром она шла к ранней мессе.

После того как Эвелина прислала ему образок, она взяла за правило ежегодно поздравлять его с днем рождения и обязательно посылала в конверте то ладанку, то образок, то крестик.

Из сведений, полученных через префектуру, он убедился, что она ни в чем не нуждается, и в свою очередь послал ей фотографию с надписью.

На застекленной двери, которая вела из столовой в кухню, висела красная клетчатая занавеска, как в деревенских тавернах. Он различал за ней мелькавшую тень Габриэлы. Мадам Бланш уже ушла. Готовить Премьер-министра ко сну лежало на обязанности Эмиля. В дом на окраине деревни, где мадам Бланш снимала себе комнату, провели телефон. Она обедала и ужинала в старой таверне Биньон. Теперь таверну называли "Отель Биньон", там жили полицейские агенты.

Он услыхал голос Эмиля, потом увидел через занавеску его силуэт. Эмиль вошел со двора в кухню и громко воскликнул:

- Все в порядке! Заработало.

- Что заработало?-проворчала Габриэла.

- Радио.

Но радио не интересовало старую кухарку, она жарила над очагом селедку для прислуги, а Эмиль грузно опустился на скамью и налил себе стакан сидра.

Премьер-министр с пяти часов не разрешал себе думать о Шаламоне, о котором шла речь в передаче из Парижа, и телефонный звонок был для него спасением, так как резко изменил ход его мыслей. Кстати, он теперь умел безо всяких усилий направлять свои мысли по желаемому руслу и уже не уклоняться от него