Джон Харви: Грубая обработка

— Ну что, мы начнем когда-нибудь? — нетерпеливо переминался с ноги на ногу Грайс. Холод уже проник ему за ворот и побежал по спине. Он ненавидел январь всей душой.

«При таких слякотных днях, — подумал Грабянский, — и ночи-то обязательно будут промозглыми — вот как сегодняшняя».

— Минутку, — буркнул он и направился к гаражу. Для такого крупного мужчины его походка была удивительно легкой.

Кто знает, если взглянуть на дом глазами агента по продаже недвижимости, может быть, его и можно было бы назвать фешенебельным особняком, но с того места в начале подъездной дороги из гравия, где стоял Грайс, он воспринимался однозначно — как заурядное, весьма неприглядное строение южной окраины города.

Если бы дело происходило днем, было бы легче заметить, что краска кремового цвета, которой был выкрашен дом, не обновлялась по меньшей мере года два, что деревянная облицовка балок покоробилась, будто пораженная экземой. По обе стороны двери стояли кадки с карликовыми елями. Чтобы позвонить в дверной колокольчик, нужно было подняться на три ступеньки.

— Ну что?

Вместо ответа Грабянский пожал плечами, продолжая держать руки в карманах.

— Как это понимать?

Они стояли у наполовину поднятой двери гаража, за которой виднелся капот автомобиля.

— Заднее сиденье, пол — все завалено хламом. Может быть, они вообще не пользуются машиной, — заметил Грабянский.

— Каким хламом?

— Газеты, журналы, коробки с салфетками, обертки от шоколада. Три пары туфель на высоком каблуке. Иными словами — это машина женщины.

— Почему?

— Во-первых, туфли. И потом, сразу видно, что это вторая машина в доме, машина для женщины. Какой мужчина будет ездить на таком драндулете?

Какое-то время они молча смотрели на гараж.

— Не нравится мне это, — наконец заявил Грайс.

— Список того, что тебе нравится, уместился бы на пачке сигарет, и еще оставалось бы место для надписи о вреде курения.

— Мне не нравится этот автомобиль.

— Так что, бросаем это дело?

— Прежде всего я хочу убраться с этого чертового холода в местечко потеплее.

— Тогда пошли. — Грабянский сделал несколько шагов по направлению к дому.

— Машина… — снова начал Грайс.

— Что ты имеешь в виду? Если мы решили, что это женская машина, значит, в доме женщина. Так, что ли?

— Ну да.

Грабянский покачал головой: вместо того чтобы сидеть у телевизора и глазеть на «мыльные оперы», Грайсу следовало бы получить хоть какое-нибудь образование. Вечерние курсы по философии, логике. Это пошло бы ему на пользу.

— Что она там делает, в темноте? — спросил Грабянский.

— Не знаю. Может, спит.

— Слишком рано.

— А вдруг у нее болит голова?

— Ты, случайно, не ее врач?

Они не могли оставаться здесь вечно: по другую сторону высоких подстриженных кустов вдоль всей широкой улицы ярко горели фонари.

— Ты думаешь, стоит все же попробовать? — Грайс снова переступил с ноги на ногу.

— Да, — уверенно ответил Грабянский. — Мы сделаем это.

Они осторожно двинулись по траве вдоль посыпанной гравием дорожки и, когда подошли к задней части здания, то оба сразу же обратили внимание на красный ящик сигнальной системы, висевший высоко на стене.

Мария Рой лежала в ванной, погрузившись в воду так, что ее груди плавали в ароматизированной пене. В бледном свете ночника они мягко блестели, словно атласные. Темные соски отвердели. Она стала думать о Гарольде. Это не помогло. Легким движением кончика пальца она потерла сосок и улыбнулась, почувствовав, как он снова начинает твердеть. Что это за супружеская жизнь, когда все одиннадцать лет брака постель — единственное место, где занимаешься любовью? И то не часто!

— Ничего, мои маленькие грустные мешочки печали, — обратилась она нежно к своим грудям, — кто-то любит и вас. Где-нибудь.

Сев так, что вода с пеной забурлила вокруг ее плеч, она любовно сжала их в последний раз.

— Смотри, свет, — прошептал Грабянский.

— Где?

— Там. Видишь? У края шторы.

— Это, наверное, отражение в ленточных жалюзи.

— Нет, свет!

— На свечу не похоже? — взглянул на него Грайс. — Может быть, она проводит спиритический сеанс?

Он просунул конец пластиковой карточки в щель, отжал язычок замка, и дверь открылась.

— А зачем еще, по-твоему, я звоню тебе? — проговорила Мария Рой в телефонную трубку, — только для того, чтобы сказать тебе, как сильно тебя люблю? — От халата, который она набросила, исходил легкий аромат духов.