Александр Гуров - Исповедь «вора в законе»

— Ну, теперь будем с музыкой.

— Дай срок, купим и телевизор.

— Размечтался тоже, — ответила на мое бахвальство Нина. — Тут не знаешь, как концы с концами свести…

Я понял, что попал «не в точку». В самом деле, людям порой есть нечего, а «последними известиями» сыт не будешь. И постарался сменить пластинку.

— Слушай, Нинок. Убери ты эти кастрюли. Берем Валюшу и пошли в кафе. Накормим там ее досыта.

Девочка обрадовалась, захлопала в ладоши.

В кафе она с таким аппетитом уплетала обычный шницель, будто вкуснее ничего не ела. Пришлось заказывать ей вторую порцию. Боже, после войны прошло десять лет, а можно подумать, что мы живем в сорок пятом.

Накупил девчонке пирожных, шоколадных конфет. И тут ее радости не было предела. А после, прежде чем что-то приобрести «для дома», стал советоваться с Нинулей. Привез им из мебельного магазина новые кровати, диван, этажерку, стулья. Все это, как и посуду, мы выбирали вместе с невестой.

«Покупал» много, а в этом тоже определенный риск, даже если «работаешь» осторожно. И вот однажды чуть не сорвался. В одном из магазинов, что возле платформы Новая, вытащил из дамской сумочки тысячи полторы. И тут меня схватили за руку. Не милиция — посторонние мужики. Деньги заставили вернуть женщине, меня же вывели на улицу и держат за руку, чтоб не убежал. «Жертва», к счастью, решила не связываться и быстро ушла, но собралось любопытных человек пять. Что они со мной сделают? Изобьют или поведут в милицию? Лучше пусть уж бьют. Вон тот, кудлатый, уже рукава засучивает. Я весь съежился, чтобы хоть как-то смягчить удар. Вдруг слышу знакомый голос. Это же Севастополь. Поднимаю глаза — точно он. И не один. С ним Хитрый и еще четверо. Все свои, воры. Я знал, что здесь, на Новой, «работает» их «бригада»…

Меня и тех, кто пытался со мной расправиться, они обступили со всех сторон.

— В чем дело? Что здесь происходит? — Голос у Севастополя громовой, вид солидный.

— Да вот этот парень, — отвечает, показывая на меня, кудлатый детина, деньги у бабы вытащил.

— Ах, сволочь, — «возмущается» Севастополь и тут же дает мне всамделишный подзатыльник. Не волнуйтесь, граждане, разберемся.

Воры берут меня под руки и с силой тащат «в милицию». Я упираюсь, пытаюсь «вырваться».

Все разыгрывается, как по нотам. И вот мы все уже на платформе, садимся в электричку.

— Сколько раз тебе говорено, — с упреком втолковывает мне Хитрый. — Не работай в одиночку. Совсем обнаглел парень.

Я молчу — согласен. Понимаю, что ребята спасли меня от тюрьмы. И естественно, не могу остаться должником. Веду всех в ресторан.

Несколько дней отдыхал, гулял с Нинулей, хотя настроение было паршивое. Как будто предчувствовал еще одну неприятность. Так оно и случилось.

Захожу в обувной магазин в Люберцах (опять один, совет Хитрого не пошел впрок). Женщина примеряет туфли, рядом с ней на лавочке ридикюль. «Беру» на редкость удачно. В тихом скверике раскрываю сумочку. Денег немного и с ними вместе — сложенная вчетверо двухсотрублевая облигация. Неспроста, видно, она сюда положена. Заглянул в сберкассу, проверил. И вправду — выигрыш, да притом крупный, целых пять тысяч. Нет, здесь получать рискованно. В тот же день еду в Москву. Все в порядке, деньги у меня в кармане. В радостном настроении возвращаюсь в Люберцы и сразу — к Нине.

Вижу, лицо у нее заплаканное.

— Что случилось, Нинуля?

Она молчит. И вдруг — выпаливает одним махом:

— Знаю я теперь, Валентин, какой ты летчик.

Меня — словно обухом по голове ударили. Но сдержался: надо же выяснить, все ли ей известно.

— Объясни, что ты имеешь в виду? — спрашиваю ее, стараясь не показывать вида, что взволнован.

— Будто сам не догадываешься. — Нина часто-часто заморгала глазками. — Зойка сказала мне, что ты… вор. Видела, говорит, как в обувном магазине украл сумку у женщины.

Стою перед ней, не зная, куда деться от стыда. Будто раздели меня донага. Ну все, думаю, окончен наш роман.

Но что это? Она подходит ко мне, обнимает и робко целует в щеку.

— Не переживай. Все равно я тебя люблю. Не хочу только, чтоб воровал.

— А если буду, бросишь? — робко спрашиваю ее.

— Нет, не брошу. Душа у тебя открытая, щедрая. А за это можно все простить. Только ни к чему он, этот вечный страх, ни тебе, ни мне. Пусть будем жить победнее, зато без боязни, что завтра заберут.

У меня после этого — будто камень сняли с груди. Неужели у нас с ней все будет по-прежнему. Прижимаю Нину к себе, и мы долго стоим, ощущая теплоту друг друга.