Серый осторожно меня перебил, изобразив на своем гладко выбритом худосочном лице интеллигента подобие улыбки:
— Да ты на меня не обижайся, Валентин. Объяснил бы сразу, разговора бы не было. А то ведь не я один так подумал.
— А насчет объяснить я тебе вот что скажу. Ты кто — вор?
Усатый помялся:
— Да нет, пока хожу в «фраерах».
— Подтвердить можешь?
— Могу. Есть тут два «мужика», в соседней камере. Покажу на прогулке.
— Ну ладно, верю. А о Лихом, ответь мне, слыхал?
— Приходилось, как же.
— Его перед собой и видишь.
— Понял. Беру все назад. Не врубился я…
— Ладно, извиняться не надо. Но воровские правила ты, видать, подзабыл. Одно я тебе напомню: тот, кто «в законе», отчет держит перед ровней. И то — на сходке.
— Слыхал ты, Серый, что батей сказано?! — Леха потряс кулаком перед самым его носом. — Ладно, не дрейфь, сегодня бить не буду. Для начала мы тебя ущемим морально. Видишь, в том углу, где параша, пустая койка. Сматывай одеяло — и туда. Может, освежишь свои мозги дезодорантом. А мы доливать будем.
— Зря ты, так, Леха, — вступился я за Серого. — Он все же «фраер». После вора — второй человек. А ошибку, я уверен, учтет.
— Спасибо, Лихой. Исполню все, что скажешь, не будь я «фраером».
И все же чем-то он мне не понравился. Не верил я в его искренность.
Пока мы выясняли отношения с Серым, в другом углу камеры шпана резалась в карты. А через койку от нас кто-то из блатных показывал молодым ребятам, как играют в наперсток. Вернее, как надувают дураков.
— Обставить «клиента» проще пареной репы, не то что, к примеру, в «три листика», — поучал он их, заметно шепелявя, у него, видно, кто-то из надутых повыбивал половину зубов.
К шулерам и прежде не было у меня особой симпатии — повлияла «школа» Короля. А наперсточников, выплывших из забвения в последние два-три года, считаю вообще скудоумными жуликами.
Леха, как видно, тоже был «по другой части».
Мы с ним немного посидели молча. Потом он достал из-под койки два больших апельсина — презент с воли от какой-то своей поклонницы, один протянул мне.
— А знаешь, Лихой, за что меня взяли, — сказал он неожиданно. — Чувиха одна знакомая, Ирка, еще когда в школе учились, прохода мне не давала, все целоваться лезла. А мне не нравилась — другую любил, и притом взаимно. Ирку же от себя гнал, один раз аж врезал, чтоб не лезла больше. Ну, потом… Загремел я на два года за хулиганку — обшманали одного прохиндея по пьяному делу. Этим летом вернулся из зоны. Светка — ну, та, с которой встречался, — замуж вышла, уехала. А Ирка тут как тут. Зовет к подруге в гости. Ставит бутылку, наливает целый стакан: «Пей, посмотрю, какой ты мужик». Сама тоже хватила малость. А после, закусить не дала, — хватает за джинсы и на диван тащит. Ну, сам понимаешь, пришел-то голодный. Подруга, та тихонько на кухню вышла. Потом уж я понял, что все у них было так задумано. Только вошел во вкус, Ирка подо мной как завопит: «Насилуют!..» Подружка врывается, тоже что-то кричит. Ну, я свое дело сделал — стесняться не стал… Думал, они так подшутили. Для нас, молодых, на бабу залезть — это сейчас, что плюнуть. Проблемы нет. А Ирка мне потом: «Мотай отсюда, Лешенька. Если же будет что не так — не обессудь. Хотела тебе отомстить за прошлое»… Ну, и опять же не думал я, что способна она на такую подлость. Через два дня вызывают в милицию. Подала заявление, что я, мол, ее изнасиловал. И есть свидетель… Да если бы знал — удушил бы на том же диване. А теперь — кто поверит судимому. Родители, и те сомневаются…
— Тяжелый случай, Леха. Тебе хороший адвокат нужен, а то загремишь лет на шесть. И вот что, напирай на отсутствие ссадин, синяков, рваной одежды — тоже помогает.
— А у тебя, Валентин, было что-нибудь такое, — ну, похожее.
— Такого не было. Про первую свою любовь рассказать могу.
— Ну что ж, трави. Интересно, какая она раньше была, любовь-то.
Исповедь. Воровская любовь
Валентин Король, мой первый наставник, по-прежнему «отдыхал» в психбольнице. Я же в это время «трудился» по карманке в «бригаде» — с Шанхаем и его женой Блюмкой. У Шанхая я постигал искусство «писать» — резать карманы и сумки «мытьем» — специально приспособленным для этой цели лезвием к безопасной бритве. Одну его половинку обматывали пластырем или изолентой, чтобы удобней было «писать» и чтобы во время «работы» случайно не поранить пальцы. Такое лезвие называли «заряженным».
Шанхай достиг в этом деле совершенства. Я многое у него перенял, и потому считаю его после Короля вторым своим учителем. Впрочем, и Блюмка «писала» так, что многие из профессиональных воров могли бы позавидовать.
Читать дальше