Николас Блейк: Убийство на пивоварне

– Ты душка. Я так рада, что вышла за тебя замуж.

– Если так, сделай одолжение – поезжай вместо меня.

– Не понимаю, о чем таком ты толкуешь?

– Об этом, – ответил Найджел, протягивая письмо. – Какая-то отвратительная зануда желает, чтобы я отправился в Дорсет и обратился с речью к ее – будь оно неладно! – литературному обществу. Литературное общество – надо же! Не можешь ли ты меня заменить?

– Позволь глянуть. – Протянув руку, Джорджия взяла письмо.

– Обрати внимание на вычурность. У этой Софи, наверняка, вытаращенные глаза цвета поблекшей фиалки, а разговаривая, она брызжет слюной. Ее друзья говорят: «Бедняжка Софи! Она так артистична, знаете ли!» Распространенный тип девственницы, которая…

– Что за чушь насчет девственницы? Из ее постскриптума следует, что она замужем.

– О, до него я еще не дошел. Никогда не читаю постскриптумы… разве только если в них есть какая-то зацепка.

– Ну, тогда это тот самый постскриптум. В нем говорится, что они проживают в центре округа Харди.

– Это было ясно уже из обратного адреса на конверте.

– А в постпостскриптуме сообщается, что ее муж знал тебя в Оксфорде.

Найджел сел на кровати.

– А вот это, пожалуй, интересно.

– Ты помнишь его?

– Смутно… Любопытно, что эта шустрая перечница упомянула о нем лишь в постскриптуме, да и то во втором. Очевидно, ревнует его и немилосердно клюет, хотя своим приятельницам постоянно жалуется, что у Герберта нет души и он ее не понимает. Ее миссия – приобщить мужа к культуре и высшим духовным ценностям вкупе с прочей мурой. Но насколько я его помню, она взвалила на себя непосильную задачу. Впрочем, возможно, взяла над ним верх. Женам это всегда удается.

– Так уж и всегда?

– Увы, да.

– Не верю ни одному твоему слову. Даже готова с тобой поспорить: эта София Каммисон – настоящая интеллигентная женщина с такой же хорошей фигурой, как и ее чувство юмора. Письмо написано не без иронии и, по сути дела, не дает тебе возможности для отступления.

– Куда как убедительно! И ты думаешь, я поеду туда безо всякого гонорара – в лучшем случае мне оплатят дорогу, да и то под вопросом – только затем, чтобы выиграть у тебя в этом пари жалкий фунт?

– Не выиграть, а проиграть.

– Очень хорошо, это решает дело. Я отправлюсь туда лишь для того, чтобы доказать мою правоту. Пожалуй, будет интересно глянуть, во что превратился старина Каммисон.

– Ах, ничто человеческое тебе не чуждо, не так ли? Ты воплощенная в явь мечта редактора. – Джорджия сморщила носик.

– Сейчас, когда я смотрю на тебя в холодном свете утра, ты и в самом деле выглядишь как мартышка.

– Найджел, дорогой!

– Увы, не внешне! Литературное общество! «Ничто человеческое»! Ба!

На самом деле это абсурдное пари с Джорджией пробудило в Найджеле куда больший интерес, чем он сам предполагал, пока спорил с женой.

Когда поезд, пыхтя, пробирался сквозь сочный июльский ландшафт Дорсета, Найджел вновь извлек письмо миссис Каммисон. Теперь он почти смирился с необходимостью нанести этот визит, поскольку Джорджия, странная тяга которой к самым удаленным и неудобным для обитания частям земного шара снискала ей известность исследовательницы, отправилась скитаться по Гебридским островам. С таким же успехом он мог бы поехать в любое другое место и не встречаться с… этой странной женщиной Каммисон, в отношении которой Джорджия конечно же была не права, но желание поскорее покинуть опустевший дом подсказало и маршрут. Теперь, изучая письмо Софии Каммисон, Найджел представил ее себе одной из тех кошечек, у которых в мягких лапках скрываются острые коготки. Наверняка из того сорта женщин, которым необходимо что-нибудь возглавлять, если не литературное общество, то какой-нибудь комитет в честь Дня флага или Женскую консервативную лигу, Движение за эмансипацию, Общество по сохранению домашних ремесел – любой из бесчисленных видов деятельности, дающих праздным женщинам возможность вмешиваться в жизнь других людей. Ну, в него-то ей не удастся запустить свои коготки!

В должное время автобус-развалюха провез Найджела по крутой, узкой главной улице небольшого дорсетского городка и высадил у дома номер 3 на Паунд-стрит. Жилище выглядело прочным, величественным, хотя и не очень большим. В лучах вечернего солнца камень его стен отливал цветом абрикоса.

Медная табличка на двери гласила: «Герберт Каммисон FRCS». Конечно, Найджел тут же вспомнил, что Каммисон изучал медицину. Надо же, этот унылый, диковатый и циничный малый в силу никому не ведомой алхимии вдруг превратился в образчик профессиональной этики и терпения, необходимых для общения с больными. Но то что это тот самый Герберт Каммисон, который как-то ночью развесил на веревке во дворе все ночные горшки, какие только смог достать, сомнений не вызывало. «Tempora mutantur, – пробормотал Найджел, переступая порог, – et nos mutamur in illis» [2].