Михаил Соколов - Контракт со смертью

Она перегнулась на заднее сиденье, нашла пачку сигарет и граненую бутылку виски. Открыла и хлебнула обжигающий глоток. Еще раз. Сразу зажглась грудь. Она завинтила пробку и отложила бутылку на соседнее сиденье, нимало не беспокоясь, что случайный ГИБДДешник может увидеть. Черт с ними со всеми!

Открыла пачку сигарет и резко потушила все ещё горевший в салоне свет. Сразу ночь стала прозрачной. Она прикурила от электрозажигалки, чуть приоткрыла окно. Курила, вздыхая так порывисто, словно и в самом деле ей не хватало воздуха.

Трудно всё, ох как трудно!

Она решила ехать домой. Что она вообще делает здесь?! И зачем приехала к Кудрявцеву? За утешением? Она представила его радость, когда он узнает, что её бросили и стало так мучительно стыдно, стала так противна самой себе!.. Нет, домой, хоть там все будет напоминать!..

Вяло и машинально управляя машиной, она незаметно-быстро доехала до своего дома и, заглушив мотор, закурила. Она сидела, выдыхая дым, смотрела на тяжелую подъездную дверь, на латунные ручки, плачущий дождик, туманные огни фонарей, яркие прямоугольники окон, несколько темных личностей под козырьком ресторанного подъезда и вдруг страшно ясно, словно душа озарилась вспышкой молнии, представился взрыв тоски, громовой приступ одиночества в их совместно обжитой, а теперь только лично её квартире; и все это омерзительно смешалось с воспоминанием о сегодняшнем голубом приеме, процелуях Кудрявцева, собственном ничтожестве...

Лиза решила зайти в ресторан. Это решение, словно бы стало неким выключателем, разомкнувшим цепь всех её недавних действий, связанных - как звеньями - тоской, обидой, болью; её сомнамбулический маршрут внезапно заволокло туманом, стало легко и просто, и тут же возобновившиеся толчки в душе вновь были так властны, а главное, настолько живо завладели её душой, заставив забыть о Семенове - только она, только её жажда жить! - что она не сразу и не вполне признала собой, своим пределом и обликом высокую, стройную красавицу в черном блестящем плаще, красных туфельках и красной сумочке, бесшумно проплывающую под моросящими каплями дождя к ярко освещенному входу в ресторан.

Догнав себя, она вошла в вестибюль.

К ней навтречу уже спешил громадный и толстый Михаил Михайлович, здешний метрдотель и хороший знакомый. Однако, в первые секунды, весь во власти сиюминутных забот, он как-то не связал её облик с той женщиной, которую привык видеть под опекой господина Семенова, жильца из соседнего подъезда, и потому был строг.

- Нельзя, нельзя, мест нет. Даже наши дамы простаивают.

Она сообразила, что её приняли за ночную бордельную бабочку, залетную проститутку, но не оскорбилась, потому что время такое: любую прилично одетую женщину, да в ночное время сейчас невозможно отличить от проститутки. Если только не одеться похуже.

Промелькнувшая мысль позабавила и даже немножко отвлекла.

- Михаил Михайлович! - протянула она, и тот узнал.

- О! Мадам! Простите, Лизонька! Вот уж неожиданность, вы никогда к нам не заглядывали. А где ваш муж? Или вы одна сегодня?

- Угадали. Муж где-то по делам носится. А я вот, думаю, зайду, а то живу, живу, не знаю, чем вы народ завлекаете.

- Милости просим, рады, рады.

Он, не моргнув глазом, взял у неё двадцатку и, почтительно приняв плащ и зонтик, уже вел в зал, который музыкой, звоном, вскриками и смехом, словом обычной атмосферой бездумного веселья встретил её. Может это и требовалось.

Ее усадили за столик на четверых. Она была одна. Официант быстро принял заказ, заламывая черную бровь в ответ на её быстрое: это принесите, и это, и это...

Заказывала много и подряд. Не потому, что хотела есть, или пить, но что-то делать было надо, почему бы и нет?..

Опять шампанское в ведерке со льдом, графинчик с коньяком, сок, салаты... Официант ловко налил коньяк (она выпила), умчался, принес ещё какие-то салаты, успев поднести огонь зажигалки (она закурила), потом горячее (она не разобрала что). Тут же хлопнула пробка, шампанское вспенилось в бокале, потом - в ней самой. Она весила все меньше и меньше; она дивилась, когда же ветер сможет справиться с ней, когда отнесет её к Семенову, уже жалеющему о своем предательстве? Он, наверное, уже все понял, все осознал, заболел от тоски, хуже нет тоскующего мужчины, они как дети, становятся маленькими, крохотными. Ох, как хорошо! Детские ручки сломленного мужчины: жар её груди вольет в них силу!.. Грязный от пыли дорог? Ее слезы омоют его... у неё пркрасные глаза - все гворят... Конечно, он вернется, он поймет, как был неправ, вернется, потому что все, что было между ними нельзя перечеркнуть... нельзя забыть вкус его речи, вкус его губ, вкус его зубов, вкус его рук... Его руки - самые сильные, самые нежные, они всегда были рядом, чтобы поддержать, чтобы успокоить, чтобы ласкать!.. Они встретились, чтобы не расставаться никогда... Он говорил это ей в Италии, у моря, и плыли ангелы, плыли звезды, плыла луна, как ночное солнце, плыли спящие яхты с влажными от росы палубами и нацеленными к небу мачтами, все плыло в воздухе с ним и с ней...