Михаил Соколов - Контракт со смертью

- Ну ты уж там обеспечь, комарадо.

Он немного погодя позвонил и в анатомичку, дабы продублировать Красикова и заодно спросить у дежурного лаборанта-врача, нет ли у них "Поллароида", чтобы сразу сфотографировать материал и отбыть со снимками. Глупая мысль, разумеется нет. Конечно, такая сложная техника! Чертыхнувшись, Быков пожалел, что не спросил у Семенова. Впрочем, его собственный офис по пути, зря с вахтером прощался. Там и возьмем.

Машину он оставил у ворот, немного сбоку, чтобы не загораживала возможный въезд-выезд. Вахтеры шутливо здоровались. Им, как и майору Красикову, уже заранее скучно, хотя, в отличие от последнего, спать им никто запретить не может... чуть попозже. А пока:

- Сергей Владимирович! Здравствуйте! У вас уже новый рабочий день начался? А ваша Вера уже ушла.

Быков кивал и улыбался, проходя:

- Ничего, сам справлюсь.

Заскочил он на минуту. Проверил наличие фотоаппарата, кассет к нему и бегом вниз.

От Мясницкой до Лубянки - рукой подать. Доехал, припарковался, достал явственно пахнувшую коробку из багажника и - в некогда родные пенаты.

В лаборатории, пока дежурный распаковывал груз, сделал ещё несколько звонков, нимало не заботясь, что врач слышит. И сам не обращал внимания на удивленно-заинтригованные взгляды.

Звонил не напрасно, ребята не подвели. Он рассказал, что надо сделать, рассказал и об объекте, в данном случае - юридическом, а не физическом. К тому же ничего сложного, так, пошуметь и ещё кое-что.

Врач уже проводил поверхностно-визуальный осмотр, но отступил перед просьбой и фотоаппаратом: очень Быков спешил. Сергей сделал пару снимков, убедился, что личико узнаваемо и был доволен. Один снимок сделал с перекрещенными кистями рук, как и было задумано в творческой лаборатории убийцы.

Ну всё.

Майор Красиков хотел было его ещё задержать, потрепаться. Все-таки, это Быков мог здесь кого-то там смутно помнить, потому что уже несколько лет имел к Конторе отношения косвенные - о нем же знали почти все, знали о его офисе, помощнице и баснословных заработках, о которых он благоразумно умалчивал. Однако, в отношение последних были уверены все, и разубедить людей было нельзя. А Быков и не старался. Знал, ещё хуже будет.

На часах было уже десять двадцать пять и минут сорок он уже провозился. Впрочем, они с Семеновым договаривались о часе, так что минут двадцать-тридцать у него ещё было в запасе. Он успевал.

- Всё, всё, майор, спешу. Хочешь, заходи завтра после дежурства. Или нет, боюсь, завтра в первой половине дня я ещё буду отсыпаться. Заходи вечерком, хорошо? Я, ты знаешь, в накладе не остаюсь, заходи.

С облегчением плюхнулся на водительское место, откинулся в кресле, закурил. Сквозь открытое окно передней дверцы долетал мокрый ветерок, охлаждая лицо брызгами капель. Мимо с шорохом проносились машины. Он все сделал, вроде, как надо. Еще раз прокрутил в памяти... Пока всё, как обещал Семенову. Теперь оставалась та часть, которая касалась только лично его самого и которая ещё десять минут назад казалась нетрудной. Но не сейчас. После посещения этого громадного, усеченного ещё при строительстве здания, сомнения вдруг вошли в него. Стены наблюдали за ним черными стеклами, сами сомневались.

Заключить бы договор с чертом, как это, видимо, сделал Сосницкий, учитывая успех его деятельности и дьявольский номер машины... Хотя нет, неизвестно, чем кончится этот возможный договор лично для адвоката. Надо надеяться на свои силы. Убрать управляющего казино, может быть, Жука и ещё кое-что.

Плотнее захлопнул дверцу, включил мотор, пристегнулся (подушка безопасности не срабатывает без ремня безопасности! лучше пристегнуться, и так кругом много трупов) и с ревом сорвал машину, круто разворачиваясь назад к Мясницкой.

Свернул и на Мясницкой. Здесь недалеко, в полутемном колене Кривоколенного переулка возник на заре реформаторского обвала и чудом сохранился на плаву бар не бар, кафе не кафе - так, забегаловка и ночью продолжавшая принимать не желавших почить во сне клиентов.

Быков остановился напротив: полутемная фиолетовая нить неоновой вывески, пытавшаяся робко донести в ночь печать порока даже своим названием, но доносившая печать убожества; от полутемного, растрескавшегося подъездного козырька, от полоски света, сквозь щель слегка приоткрытой двери, от названия, наконец им озвученного вслух - "Лилия" - шло амбре беспомощной попытки храбриться. Тем не менее, это питейное заведение продолжало, как уже сказано, существовать, причем, не один уже год.