Андрей Троицкий - ФАЛЬШАК

– Вы что? Что… себе позволяете? – прошептали мертвеющие от страха губы. Он не успел разглядеть лица нападавшего, но отчетливо видел темное пистолетное дуло, направленное между глаз.

– Эй, чувак, проснись, – сказал Бирюков. – Ты храпишь.

Дашкевич поднял голову.

– Господи, это ты, – сказал он и вздохнул. Страх мгновенно отступил.

– Это я, – сознался Бирюков. – Пришел к тебе с приветом. Рассказать, что солнце встало, придурок ты этакий.

– Зачем ты приперся в гостиницу? – Дашкевич усмехнулся. – Хочешь стянуть казенное полотенце?

– Ты сам говорил, что в твоем городе будет так, как ты хочешь, – сказал Бирюков. – Поэтому я перенес разговор на свою территорию. Я хочу получить деньги, которые заработал. И я их получу, чего бы это ни стоило. Даже если ты сдохнешь.

Дашкевич потянулся к тумбочке, налил из графина стакан воды. И осушил его в два глотка.

– Дурак, ты не знаешь, с кем связываешься, – сказал он. – Я не тот человек, с которым проходят такие номера. Но мы можем разойтись по-хорошему. Это твой последний шанс. Одумайся. Все останется между нами.

– По-хорошему это как? Без денег и с переломанными конечностями, как ты обещал?

– Вышло недоразумение. Все можно поправить.

– Именно это я и стараюсь сделать.

Бирюков посмотрел на песочного цвета пиджак, висящий на спинке стула. Дашкевич перехватил взгляд.

– У меня нет денег, – заявил он. – Ну, совсем немного наличных, кошке на корм. И три пластиковые карточки. Но договор с банками заключен так, что я имею право снимать в день по сотне баксов. Не больше. Моя жена старается поджать мои расходы. Все из-за казино. Меня там крупно обули и с тех пор…

– Заткнись. Уши вянут от твоего вранья. Ты знаешь, что убивают не за тридцать штук, за гораздо меньшие деньги. Поэтому делай, что я говорю. Скидывай свой халат, спускай трусы и голяком ложись на кровать. Кверху задом.

– Не понимаю…

– Я сделаю тебе укол снотворного. Или грохну. Одно из двух.

Дашкевич с пунцовым, налитым кровью лицом поднялся с кровати, развязал пояс халата, бросил его на кресло. Спустив трусы, лег на живот. Такого унижения он не испытывал, кажется, за всю свою жизнь.

Одной рукой Бирюков вытащил из сумки шприц на десять миллилитров, в который вошла лошадиная доза регипнола. Зубами снял с иглы пластмассовый колпачок. Ткнув дулом пистолета между лопаток Дашкевича, присел на край кровати. И воткнул иголку в мягкое место. Дашкевич пискнул. Бирюков сделал инъекцию, поднялся, положил использованный шприц в сумку. И устроился на широком подоконнике, поставив ноги на журнальный столик. Он ждал, когда начнет действовать ригипнол.

– Если я не проснусь после твоего снотворного… Если я врежу дуба, знай, что мои люди найдут тебя где угодно, – сказал Дашкевич. – Хоть в Китае. Наверняка обслуга видела, кто ко мне заходил. Тебя станут искать и менты, чтобы пришить мокрую статью. Но первыми найдут мои люди. Знай это…

– Не нагнетай напряженность, а то сам себя запугаешь и простыню испортишь, – ответил Бирюков. – Ты проснешься. Живой, здоровый, обедневший на тридцать штук и проценты, что накапали по долгу.

Дашкевич неподвижно лежал на кровати, сопел и скрипел зубами. Неожиданно приоткрыл глаза, посмотрел снизу вверх на Бирюкова.

– Наверное, картинки больше не рисуешь? – Дашкевич широко раскрыл пасть и зевнул. – Сменил специализацию? Теперь грабишь приезжих в гостиничных их номерах? Похвально. Большой прогресс для такого идиота. А я хотел подсказать тебе сюжет картины.

– Что-нибудь на производственную тему? Женщина с кувалдой на фоне дымящегося паровоза? Или работяга с лопатой перекидывает на транспортер твои минеральные удобрения?

– Никакой производственной тематики. Она не актуальна. Это трагическая, наполненная ужасом картина. Настоящий шедевр. Представь. Темное помещение, то ли сарай, то ли коровье стойло. К верхней балке привязана веревка, на которой болтается мужское тело, одетое в окровавленные лохмотья. Черты лица исказили муки невыносимого страдания, физическая боль. Физиономию словно свела судорога. Покойнику крепко досталось еще при жизни. Его пятки поджарены на костре, они превратились в черную обугленную корку, на обнаженной груди и шее отчетливо видны ножевые порезы и ссадины. По характерным пятнам крови на брюках, не трудно догадаться, что перед смертью бедняга был оскоплен. Если внимательно вглядеться, в убитом невольно узнаешь некоего Бирюкова. Я и название для картины придумал: «Дом повешенного».