Андрей Троицкий - ФАЛЬШАК

Со вчерашнего вечера во рту не было ни крошки, но голода после пребывания в выгребной яме, именуемой моргом, Липатов не испытывал. Однако подкрепиться все равно не мешает. Поплутав по незнакомым переулкам, он нашел диетическую столовую, где на обед давали гороховый суп и котлеты из соевого белка, сдобренные каким-то мучным водянистым соусом. В столовой собирались местные пропойцы и старухи, привлеченные дешевизной здешней кухни. Кое-как справившись с малосъедобными котлетами, следователь снова вышел на улицу, раскрыл зонт. Чтобы убить время, отправился в пешее путешествие по подмосковному городку. Никаких исторических памятников или достопримечательностей Липатову не попалось. Тянулись разбитые тротуары улиц, застроенных двухэтажными деревянными домами, в небо пускала дым труба фабричной котельной, тишину городка изредка нарушали гудки поездов на станции.

Липатов той же дорогой вернулся в морг, спустился в подвал и обнаружил, что Шаталов уже здесь. Сидит в углу на кушетке рядом с опером, отгородившимся от мира газетой, и смолит вонючую сигаретку. Поднявшись на ноги, Шаталов выплюнул окурок на пол, раздавил его подметкой башмака и пустыми глазами уставился на следователя.

– Как с учебой? – Липатов привык начинать с нейтральной темы. – Могу помочь восстановиться в твоем ветеринарном техникуме. Хочешь? Это без проблем.

– На кой черт мне он сдался? – зло прищурился Шаталов. – Что я совсем опущенный? Всю жизнь телок осеменять и коров за сиськи дергать?

– Зачем же ты туда поступал?

– Потому что мать достала: иди учись, а у самой семь классов и коридор. И вы меня достали, хуже матери. Проклинаю тот день, когда в ментовку позвонил и спросил о материальном вознаграждении. А когда вас увидел, совсем жизни не стало. Замордовали меня своими повестками: должен явиться, должен не запылиться, должен… Сто раз все рассказал. Так нет, снова тягают. Теперь вот морг. Зачем вы меня сюда притащили?

– Сейчас все объясню. Ты, кажется, немного нервничаешь?

– Я? Нисколько.

Липатов подошел к секционному столу, где, закрытый простыней, лежал Жбан, поманил паренька пальцем.

– Иди сюда. Есть важный разговор, – следователь рукой смахнул со стола пару дохлых мух. – Я точно знаю, что на территории гаражей ты видел именно Бирюкова. Это он собирал в пакет деньги, фальшивые деньги. Но во время опознания ты пожалел Бирюкова. И покривил душой. Ведь так, Сережа?

– Ничем я не кривил. Может быть, я самый честный человек после Владимира Ильича.

– Какого еще Владимира Ильича? – не понял Липатов.

– Известно какого. Ленина.

– Я хочу, чтобы ты понял, кого покрываешь, – Липатов хотел потрепать парнишку по коротко стриженой голове, но тот ловко уклонился. – Этот Бирюков начинал, как обычный вымогатель. Сколько на его счету подвигов, не известно. Но срок он получил за один-единственный эпизод: ради денег изувечил человека. Вышел на свободу, но за ум не взялся. Малый, который лежит на этом столе, бывший подельник Бирюкова, некий Жбанов. Он был распространителем фальшивых долларов.

– Наверное, неплохо зарабатывал, – глаза Шаталова заблестели. – Интересно знать, сколько денег в его матрасе? Хотел бы я хоть одну ночь поспать на постели этого Жбанова.

– На его постели поспали до тебя. И матрас наверняка выпотрошили. Насколько мне известно, покойный Жбанов хотел начать честную жизнь. Мы не раз с ним беседовали по душам. Он был хорошим человеком, но допустил в жизни слишком много ошибок. Жбанов говорил, что хочет завязать. Ему надоело вечно прятаться, вздрагивать ночью от любого шороха на лестнице, жить двойной жизнью. Буквально на днях он мечтал покаяться, придти с повинной. Но ему не дали этого сделать. Жбанову немного попортили внешность, а потом хладнокровно убили. Я убежден, что к этому преступлению Бирюков имеет прямое отношение.

Выдержав паузу, Липатов взял двумя пальцами край простыни и сдернул ее с тела. Снял с лица салфетку. Шаталов посмотрел на физиономию покойного, превратившуюся в месиво из костей и кожи, на шов от горла до лобка, оставшийся после вскрытия, стянутый тонкими нитками. Глубоко вздохнул и отвернулся.

– Ему отрубили пальцы на ногах, жестоко избили, – стал разжевывать Липатов. – А потом кончили, выпустив в лицо пистолетную обойму. Восемь пуль девятого калибра.

– Это Бирюков его так?

Шаталов, кажется, собирался блевать, его розовые щеки сделались серыми, а глаза закатывались ко лбу, он часто сглатывал слюну и прикрывал ладонью подбородок.