Марина Константинова - Тридцать три несчастья

— Они отъехать изволили. В Тверь. Блин… Не нравится мне все это. Вчера еще в обморок падала… Неужели притворялась?

— Актриса!.. — нашел объяснение Быстрицкий.

— Но так натурально. Я ведь поверил. Значит, она и впрямь меня за дурака…

— Да не расстраивайтесь вы так, Александр Владимирович. Вернется — дожмем. А пока придется допросить красотку-секретаршу. С пристрастием. — Быстрицкий плотоядно улыбнулся, потер руки и пружинистой походкой направился в приемную.

«Так, все билеты проданы», — понял Клюквин, вышел за напарником и тихонечко сел в стороне.

Никто лучше Сереги Быстрицкого, сероглазого красавца с безукоризненной улыбкой, не мог разговорить хорошенькую девчонку и незаметно вытащить из нее всю информацию. Клюквин приготовился к первому действию предстоящего спектакля.

— Простите, вас, кажется, Екатериной Владимировной зовут? — издалека начал Быстрицкий.

— Вы не ошиблись, Сергей Борисович. — Катька сложила серьезную рожицу.

Она прониклась ответственностью момента и хотела произвести впечатление умной, взрослой женщины.

— Да вы, я погляжу, времени не теряете, — расплылся Быстрицкий. — Я же вам только по фамилии представлялся.

— Естественно. У нас не шарашкина контора, а солидное предприятие.

— Это я успел заметить. Из вас, наверное, хороший сыщик бы получился.

— На том стоим, — невпопад брякнула Катька и зарделась от удачной, с ее точки зрения, шутки.

— А можно чайку? — Быстрицкий заговорщицки подмигнул ей и уселся напротив, закинув ногу на ногу.

— Вам с сахаром? — Катя включила чайник.

Быстрицкий кивнул.

— А скажите-ка мне, Катюша, — доверительно склонился к ней Серега, — за каким чертом ваша хозяйка поехала в Тверь?

— Что? — Катька дала первую слабину. — Какую Тверь? С чего вы взяли?

— Может, вы, конечно, не в курсе…

— Я? — Катька аж взвилась. — Да у меня весь график по минутам расписан. Не верите? Вот, смотрите, — она раскрыла пухлый ежедневник. — Нет никакой Твери!

— А по нашим данным, Любовь Николаевна выехала именно туда.

— Да вы сами не знаете, что говорите, Сергей Борисович. — Катька вконец обиделась.

Она терпеть не могла, когда ее подозревали в некомпетентности, даже по мелочам. А тут речь шла о планах начальницы, и ее явно пытались сбить с толку.

— Да, там сейчас проходит актерский фестиваль «Созвездие», Любовь Николаевну приглашали, но она отказалась, естественно.

— Почему отказалась? И почему естественно? — удивился Быстрицкий.

— Ну как же, ведь там в прошлом году целая история вышла. — Катька поджала губки и многозначительно замолчала.

— Что же вы, Катюша? — Быстрицкий потянулся к ней через стол и нежно снял с ее плеча волосок. — Продолжайте, это очень интересно.

— Ну, в общем, в этом никакой тайны нет, об этом все знают, — нерешительно тянула Катька. — В прошлом году Любовь Николаевна была на «Созвездии» председателем жюри. И она… короче, она разругалась с генеральным спонсором.

— И что же послужило причиной ссоры? — безразлично спросил Быстрицкий, не спеша прихлебывая горячий чай.

— Ничего себе, «ссора»! Да это не ссора была, а целый скандал, между прочим. Этот генеральный хотел главный приз за женскую роль отдать своей любовнице, Таньке Садретдиновой. А Любовь Николаевна не допустила такого позора.

— И кому же дали?

— Да вы что, прессу не читаете? Телевизор не смотрите?

— Ну, отчего же, — улыбнулся Быстрицкий. — Смотрим иногда, но в основном новости или «Дежурную часть». Я как-то, знаете, кино не очень интересуюсь.

— Ну и совершенно напрасно. Искусство очень важно для общества, — многозначительно изрекла Катька.

— Это оно конечно. — Быстрицкий даже хрюкнул от удовольствия, отвернулся и промокнул платком выступившие слезы. — Простите старого дурака… Просветите меня, пожалуйста, кому же все-таки достался главный приз?

— И вовсе вы не старый. А насчет дурака — вам виднее, — кокетливо улыбнулась Катька.

— Не смею спорить с такой очаровательной девушкой. Так кому приз-то дали?

— Так ведь Лизе Чикиной и дали. За «Белый караван». — Катька сдвинула брови домиком, и глаза ее заволокла приличествующая моменту грусть.

Быстрицкий сочувственно погладил ее по руке, и облачко печали мгновенно улетучилось.

«Интересно, как бы ее сейчас перекосило, если бы она узнала про четырех Серегиных детей», — с мальчишеским озорством подумал Клюквин. Он молча сидел в углу и откровенно наслаждался этой сценой.