Марина Константинова - Тридцать три несчастья

— А пацан у нас славный.

Назавтра они подали заявление. Кирилл окончательно перебрался к ней. Они вместе съездили в общежитие и забрали его «приданое» — две чугунные сковородки, казан для плова, привезенный Кириллом из Новокузнецка, и учебник по научному коммунизму.

Регистрацию назначили на девятое октября, аккурат на день рождения Коляна. Любка увидела в этом совпадении знак свыше и безоглядно доверилась судьбе.

Репетиции в театре начинались двадцатого сентября, и Любке предстояли еще пять спектаклей, объявленных в новом сезоне премьерными. Но что-то после знаменитой сдачи министерству у нее не заладилось.

В Свердловске «Войну» не играли, но на первом представлении в Москве, через неделю после ее оглушительного успеха, что-то пошло не так.

И все она вроде бы сделала правильно — и за парту зацепилась, и громко, с чувством выкрикнула свой текст про мальчиков и про усы, но аплодисментов не было. Скорик за кулисами скривился, как от зубной боли, Косарев незаметно покрутил пальцем у виска. Любка никак не могла понять, что она сделала не так. А позже, на гастролях, и вовсе стали ходить слухи, что ее реплику отдадут Соловьевой и что все зависит от сентябрьских премьер.

Все это время Любка жила в страшном напряжении. Она в панике готовилась к спектаклям и к свадьбе.

Мать с теткой трепали ей нервы, называли Кирилла выжигой и охотником за московской пропиской. Соловьева намекала ей, что Кирилл ее обманывает и крутит шашни с Дашкой Сенаторской с театроведческого, но этой злыдне у Любки веры не было. И даже Галка Белякова, лучшая подруга, мягко советовала обождать и проверить чувства. Любку бесила вся эта возня. Опять завистники хотели уничтожить ее.

Прошли две премьеры.

На первой треклятая школьная форма, на совесть зашитая новенькой старательной костюмершей, не разорвалась. А Любанька, полностью доверявшая пожилой и ответственной начальнице костюмерного цеха, не проверила свое платье. Она и знать не знала, что Евгения Казимировна уже неделю лежала в больнице.

К тому же она боялась прикасаться к подолу, чтобы, не дай бог, случайно не оборвать его раньше времени.

В антракте произвели смену декораций, на сцену поставили парты. Актеры заняли свои места, Любанька привычно уселась рядом с Соловьевой. Действие началось.

Все шло как обычно. Любка морщила лоб и сдвигала брови. Она активно изображала гнев и протест.

До ее текста оставалось минут пять, когда, исподволь взявшись за подол, она обнаружила, что он пришит намертво. Любка похолодела. Оставалась последняя надежда на гвоздь. Если покрепче зацепить, то, может, и порвется. Она начала готовиться, незаметно для публики шарясь под партой, и вдруг в ужасе поняла, что гвоздь, за который она закрепляла проклятущий подол, заботливая рука монтировщика вогнала в крышку по самую шляпку.

«Сволочи, враги! Так у них все продумано!» — вихрем пронеслось в Любкиной голове.

Уже через две реплики шел ее текст, а она в панике все елозила по скамейке, пытаясь зацепиться хоть за что-нибудь. Она ничего не видела и не слышала, ища хоть какой-нибудь штырек, как вдруг коварная Соловьева пихнула ее в спину и вытолкнула вперед. Бедная Любка оказалась одна на авансцене. Ослепленная огнями рампы, она совсем потерялась и вместо зрительного зала увидела перед собой только черный провал. Кинув взгляд в осветительскую ложу к Леньке Рабиновичу, она заметила, как тот поддержал ее приветственным жестом. Не зная, что предпринять, она тупо повторила его движение, а затем почему-то выкинула вперед правую руку и от неожиданности брякнула:

— Девчонки! Айда на речку купаться!

В зале зависла тишина. Сзади все сдержанно прыснули. Любка помертвела и застыла в этой монументальной позе.

Ее спасла Аришка Прокопьева, изображавшая училку. Она недоуменно приподняла очки и громким голосом отчеканила:

— А ну-ка, сядь на место!

Любка исполнила разворот кругом, вернулась к парте и, прежде чем сесть, все-таки крикнула:

— Да наши мальчики усы…

— Сидеть!! — рявкнула Аришка, и Любка упала на скамейку.

На второй премьере было еще хуже.

На этот раз Любаня не позволила себя обдурить и основательно подготовилась к своей сцене.

Она заранее проверила платье, подпорола кое-где шов, сама вбила гвоздь. Но когда дело почти дошло до ее реплики, вдруг вскочила гадина Соловьева и с заплаканными глазами сказала:

— Да наши мальчики усы уже бреют.

Раздались аплодисменты. Любке показалось, что она умерла.