Анатолий Степанов - Парад теней

- Здравствуйте, Георгий Петрович!

- Здорово! - Сырцов выпрыгнул из высокого джипа и с энтузиазмом поинтересовался: - Шеф-то твой орал со сна?

- Ворчал, - сообщил о маховской реакции шофер. - Я его в час ночи только привез, а в половине третьего его разбудили... - И проговорился: Тут заорешь!

Махов, развалясь в кресле, сидел в вестибюле и под укоризненными взглядами охранников и дежурного администратора раздраженно смолил любимый свой махорочно вонючий "Житан". Константин сидел чуть наискосок от него и пальцем старался что-то отскрести от зеркальной поверхности столика, стоявшего меж двумя креслами. Увидев Сырцова, Махов призывно поднял руку, а Константин продолжал свое общественно полезное занятие.

- Ты кому оружие доверяешь? - укорил полковник штатского сыскаря, когда тот подошел поближе. - На лестничной площадке вот этот гражданин, указал Махов в сторону виноватого Константина, - высокохудожественную картину прострелил. Пейзаж "Закат на Оке" называется.

Сырцов, никак не отреагировав на ехидное замечание, спросил:

- Что это могло быть, Леня?

- Глупость, по-моему, - легкомысленно решил Махов.

- С чьей стороны?

- В первую очередь со стороны Константина Ларцева,- ответил Махов и нарочито приветливо улыбнулся своему визави за зеркальным столиком.

Ларцев наконец-то оторвал взор от стеклянной поверхности:

- Я со страху выстрелил, понимаете, со страху!

- Я не вас, Константин, достаю, - полковник поднялся, - я своего приятелю Жору корю. Пошли к Гуткину.

- Он снотворное принял, - вспомнил Константин. - Жалко будить.

- Нас разбудили, не пожалели, - пробурчал Махов и направился к лифту.

Дежурный врач, Махов, Сырцов и Константин Ларцев стояли над распростерто растянутым королем шоу-бизнеса Борисом Гуткиным. Все трое - в белых халатах. Гуткин открыл глаза и увидел белые халаты. Попытался в сонной еще мути догадаться:

- Что, консилиум будет? А почему так рано?

Врач присел на табуретку у его изголовья, заглянул в припухшие со сна глаза, на шее (руки-то в гипсе) прощупал пульс, следя за секундной стрелкой и, удовлетворившись, небрежно разрешил:

- Можете спрашивать. Но недолго. Даю вам десять минут, - и, создав легкий ветерок крахмальными полами расстегнутого халата, удалился.

Оклемавшийся Гуткин с тоской посмотрел ему вслед и спросил Константина - как у родного по сравнению с остальными оставшимися:

- О чем будете спрашивать, Лара?

- Я не знаю. Я спрашивать не буду, - Константин изображал смирение. Пока искренне. - Они будут спрашивать. Они - менты, им и карты в руки.

- Спрашивайте, граждане милиционеры, - вспомнив старое, как положено при дознании, обратился к белоснежным ментам грустный Гуткин. Тоненьким каким-то голосом.

- Вы уж прямо как на допросе, Борис Матвеевич, - ободряюще упрекнул его Махов и заменил на табуретке покинувшего их врача.

- А что, допроса не будет? - оживился слегка продюсер.

- Вопросы будут, а допроса не будет, - снова успокоил его Махов.

- Где вопрос, там и допрос, - на ходу сочиненным афоризмом откликнулся Гуткин.

- Остроумно, - оценил Махов. - Но не будем отвлекаться. Три минуты из десяти, нам отведенных, уже прошли. Борис Матвеевич, то, что вы рассказали о Всеволоде Субботине присутствующему здесь Константину Ларцеву, это действительно все, что вам известно?

- Как на духу, ребята, - заверил Гуткин.

Махов зачем-то пощупал гипс на ближайшей гуткинской руке, неопределенно хмыкнул и поведал:

- Всеволод Субботин умер, Борис Матвеевич. И умер, скорее всего, оттого, что знал нечто уличающее опасных преступников. Если вы знаете это нечто и если вы не расскажете нам об этом, вас убьют, как убили Субботина. И ни ваш доблестный Сема, ни вся краснознаменная милиция вас не спасут. Большим добряком был полковник Махов. Сделал паузу, изучая белое, один в один с гипсом на руках личико Гуткина, и столь же прозаично продолжил:Если же вы сообщите нам эту конфиденциальную информацию, то с ее помощью мы успеем обезвредить этих негодяев.

- Нету у меня никакой информации, нету! - рыдал Гуткин. - Что знал, все сказал Константину. Как на духу! Вот те крест! - В запарке и полной забывчивости Гуткин сделал попытку перекреститься, дернул правой рукой и визгливо застонал от боли.

- Какой крест, Боб? - изумился Константин. - Ты же иудей!

- Мой папашка - выкрест, - облегченно (боль утихла) сообщил Гуткин. И я - крещеный.

- Дела! - еще раз удивился Константин, но Махов не отвлекся:

- Допустим, вы перекрестились. Я должен вам верить, Борис Матвеевич? Вы правду говорите? До дна?