Елена Басманова - Карта императрицы

В кабинете кандидат поставил на столик саквояж доктора Коровкина, а Вирхов скинул шинель и фуражку, отер лоб платком и глянул на письмоводителя.

Письмоводитель, доложил:

– Ваньку Попова разыскать пока не удалось, а его мальчишку Клавку отыскали быстро, прибился малец к шайке вяземских щипачей, промышляет вблизи Сенной по мелочам. Сидит теперь у нас, струхнувший, сопли размазывает.

– Веди его сюда, – велел Вирхов, – только заставь умыться сначала. Мне здесь зараза ни к чему.

Вскоре перед грозным взором следователя Вирхова предстал мальчишка лет одиннадцати, еще не избавившийся от следов детского рахита, обросший мелкими черными кудрями, свалянными до состояния пакли, с огромным слюнявым ртом. Мальчишка был одет в бесформенный пиджак, замызганную косоворотку, первоначальный цвет которой определить не представлялось возможным, в порты с бахромой по низу широких брючин.

Вирхов изучающим взглядом смотрел на мальца, нервно переступавшего по полу босыми ногами, и видел, что малолетний воришка перепуган до смерти.

– Почему ходишь без обуви? – угрожающе возвысил голос следователь.

– Так что ж здесь опорки-то без толку стаптывать, и так не холодно и чисто, – захлопал глазами растерявшийся мальчишка. – Но если вы велите, могу надеть, они у меня тут, за пазухой...

Вирхов не торопился продолжать разговор – он понимал, что фирменный его метод «буря и натиск» здесь не годится.

– Вот что, Клавдий Иваныч, – спросил он, – где твой единокровный родитель?

Услышав впервые в жизни обращение по имени и отчеству, Клавка задрожал.

– Не знаю, господин начальник, сегодня не видел еще, может, хоронится на кладбище...

– Тьфу ты! – в сердцах крякнул Вирхов, вспомнив, что павший пламенный публицист облюбовал для летнего житья склепы. – Но ты понимаешь, паршивец ты такой, что попал в хороший переплет?

– Нет, не понимаю, – пролепетал Клавка.

– Сейчас будешь экспертизу проходить. Понял? Снимем с тебя отпечатки!

– Нет, не надо! – завопил в ужасе Клавка. – Не надо, я боюсь! Не мучайте меня!

– Да что ты так голосишь? – прервал его Вирхов. – Уймись. Процедура простая... Сейчас принесут фарфоровые дощечки и красящую жидкость...

– Нет, нет, не хочу, пустите меня отсюда! – продолжая кричать, мальчишка бросился к дверям, но кандидат Тернов ловко его перехватил.

– Нет, не трогайте меня, – орал воришка и вдруг, вырвавшись из рук кандидата, упал на колени и пополз от дверей к Вирхову. – Я и так во всем признаюсь, и так все расскажу, только пощадите, смилуйтесь, господин начальник.

– Встать! – рявкнул из-за стола Вирхов и сам поднялся, упершись кулаками о зеленое сукно столешницы. – Молчать!

Мальчишка вскочил, боясь еще более прогневать разъярившегося хозяина кабинета.

Выдержав длительную паузу, Вирхов опустился в кресло и сказал уже тихо и спокойно:

– Признавайся во всем. Я слушаю.

Клавка, казалось, обрадовался, что избежал чего-то ужасного, называемого заморским словом «эк-пи-ри-за», которое само по себе похоже на ядовитую змею, и начал тараторить:

– Все скажу как на духу, господин начальник... Сирота я никому не нужная, вот и пристал к ремеслу воровскому... Где кусок хлеба стырить, где одежонку беспризорную... Виноват, признаюсь и раскаиваюсь, а все остальное – не с меня спрашивайте, а с папаши моего, он во всем и виноват, он меня и надоумил... Заставил, грозил каждый день пороть розгами да головой вниз в Обводный канал окунать, чтобы я дерьма нахлебался... Пришлось покориться отцовской воле, да еще за каждое дело мне гривенник перепадал.

– Про какое дело ты говоришь? – устало уточнил Вирхов.

– Как про какое? Про пожар, что я учинил с помощью керосина, – уж не знаю, где отец его доставал, а только сам давал мне каждый раз бутылку и все объяснял...

– О каком пожаре ты говоришь? – напрягся Вирхов.

– Да обо всех, господин следователь, обо всех! – причитал обезумевший от ужаса малец. – И на Мойке, и там, где выставка была, и в Аничковом дворце.

– Что-о-о? – взревел Карл Иванович.

От окрика Клавка слегка присел, как приседает на задние лапы бегущая собачонка, услышавшая резкий голос хозяина. Он снова захлопал глазами и оглянулся на письмоводителя, который перестал водить пером по бумаге и смотрел, приоткрыв рот, на маленького преступника.

– Так это все ты сотворил, мерзавец? – чувствуя, что ему не хватает воздуха, выкрикнул Вирхов.

– Я, господин следователь, как на духу говорю, я, пощадите и помилуйте, не по своей воле творил это, а по отцовскому велению святому.