Валерий Еремеев - Черный ангел

Из его рубильника начинает течь кровь, но он не обращает на это ни малейшего внимания. Оказавшись на твердом грунте, он набрасывается на меня с удвоенной силой. Мне все сложнее и сложнее уходить от его резких и точных движений. К моей удаче, во время одного из выпадов, он теряет бдительность, раскрывается, и я провожу хлесткий удар в живот. Удар болезненный, это видно по тому, как перекашивается его физия, но, тем не менее, он остается на ногах. Схватка продолжается в том же духе, пока ему не удается оттеснить меня к краю склона. Он не очень крутой, градусов в сорок-сорок пять, но если скатиться с такого, то наверняка можно что-нибудь себе поломать, а это будет означать конец. Карелин порядком устал, но зато между мною и началом склона остается всего пара метров. Еще немного и я окажусь на самом краю.

Продолжая напирать на меня, как танк, он снова, как мне кажется, забывает о защите, и я бью его в челюсть. Вернее пытаюсь ударить, потому что Карелин, который, проявив неожиданную для меня реакцию, отклоняется, ловит мою руку за запястье и, выкручивая ее, наносит два стремительных удара в солнечное сплетение. Я задыхаюсь и падаю на оба колена. Все — это конец. Он снова победно рычит и заносит кулак для окончательного удара.

И тут что-то происходит: он застывает в неподвижной позе. Рука его замирает в воздухе, рев переходит в стон, кулак выпрямляется в ладонь и прижимается к правому боку. Губы искривляются гримасой боли. Ртом он делает судорожные глотательные движение, как будто ему не хватает кислорода. У меня не то положение, чтобы ломать голову над происходящим, и я обрушиваю на него все остатки моей силы и энергии. Мой кулак вонзается в его расслабленный и незащищенный живот. Карелин подскакивает вверх, неловко падает и замирает.

Пошатываясь, я поднимаюсь на ноги. У меня такое состояние, что боли просто не чувствую. Зато я ощущаю сильную слабость и усталость. Стоя недалеко от поверженного врага, я жадно вдыхаю. Свежий чистый воздух придает мне силы. Я смотрю на Карелина и не испытываю к нему ни капли сострадания. Впрочем, он еще не вырубился, так как пострадал гораздо в меньшей степени, чем я. Мне бы сейчас не останавливаться, а продолжать массажировать его, пока он находится в таком положении, но что-то удерживает меня, чтобы не бить лежачего.

Карелин поворачивает ко мне свое лицо, и это оказывается непростительной его ошибкой. Несмотря на то, что гримаса у него страдальческая, блеск в его глазах дает мне понять, что он уже пришел в себя и теперь только ждет удобного момента, чтобы броситься на меня. Это решает все. Куда-то девается мое благородство, и я в одно мгновения сам почти превращаюсь в дикую тварь. Потом мне даже казалось, что я рычал как Карелин. Я собираюсь в комок, отталкиваюсь ногами от земли и приземляюсь точно на грудь лежащего врага. Громко хрустят ребра, слышится страшный то ли крик, то ли хрип.

Я смотрю на Карелина. Он в сознании, только глаза потеряли хищный блеск. Теперь они напоминают глаза вытянутой из воды и пролежавшей полчаса на берегу рыбы: матовые и безжизненные. Он смотрит на меня, и его окровавленные губы сворачиваются в неприятную улыбку.

— Твоя победа не полная. Осталось нанести последний удар, — хрипит он.

— Последний удар уже был, Карелин, хватит. Шоу закончено: я победил, ты мой раб и я могу делать с тобой, все, что захочу.

— Что ты хочешь делать?

— Доставлю тебя туда, где тебя уже давно заждались. Хищникам место в клетке.

Зная, что никуда в таком состоянии он не денется, я иду в поисках своего пистолета. Когда возвращаюсь, то вижу, что Карелин дополз до сухого дерева, того, что сравнивал со скелетом и при помощи оставшихся торчащих сучьев пытается подняться. Это ему удается, и он встречает меня стоя, опершись спиной о сухой ствол. Я не могу не удивиться силе воли этого человека. Из-зо рта при каждом вздохе вырываются какие-то черно-красные сгустки.

— Тебе нельзя сейчас двигаться, Карелин. Кажется, у тебя поломаны ребра.

— Разве ты надел мне на шею веревку, чтобы мне приказывать? Разве у меня не свободны руки? Запомни, щенок, никогда я, потомок детей Перуна, не буду рабом.

— Да этого мне и не надо, я просто применил к тебе твою собственную мораль, но драться мы действительно больше не будем. Ты не в том состоянии, хотя я поражаюсь твоей силе и выдержке. А если будешь выпендриваться, я раздроблю тебе выстрелом колено и отволоку к машине, где ты поменяешься местами с ее хозяином. А потом мы вдвоем с ним отвезем тебя ментам. Зачем тебе это? Ты же человек опытный и должен знать, что в тюрьме лучше иметь здоровые ноги, а не искалеченные.