Сергей Донской - В Россию с любовью

Собеседник не ответил. Передернул затвор пистолета, загоняя в ствол единственный патрон, оставшийся в обойме, снял оружие с предохранителя. Потом сунул пистолет за пояс так, что его ребристая рукоятка оказалась поверх свитера, и пробормотал:

— Порядок. Вы готовы, Геннадий Виленович?

— К чему?

Пауза была долгой-долгой. Оглушительно прострекотала сорока, пронесшаяся над автомобилем, и седой опять вздрогнул.

Собеседник ткнул пальцем в брошенный револьвер и сказал:

— В нем две пули одиннадцатого калибра. Надеюсь, этого хватит вам, чтобы поразить свои выдающиеся мозги военного стратега и тактика? Не промахнетесь?

— Ч… что?

— Вы же сами мне пытались толковать что-то об офицерской чести, Геннадий Виленович. Самое время стреляться. Это я вам как специалист говорю.

— Вы обещали дать мне шанс! — взвизгнул седой.

— Он у вас под ногами валяется, шанс. Стоит лишь руку протянуть.

Глаза сидящего в джипе наполнились пониманием. Он посмотрел на брошенный к его ногам револьвер, потом перевел взгляд на рукоятку пистолета противника, курок которого тоже нуждался во взводе.

— Поэтому вы велели мне оставить рапорта при себе? Чтобы их нашли в кармане у тру… — Седой проглотил окончание страшного слова и заменил его другими: — При мне? Хотите инсценировать мое самоубийство?

— Самоубийство вы фактически уже совершили, Геннадий Виленович. Когда отдали приказ заложить в самолет взрывчатку.

Светлоглазый помолчал, как бы решая, стоит ли продолжать никому не нужный разговор. Наконец неохотно добавил:

— Кроме того, инсценировать я ничего не собираюсь. Пока. — Его взгляд многозначительно остановился на брошенном револьвере. — Все в ваших руках, Геннадий Виленович.

Седой сидел некоторое время неподвижно, собираясь с духом. Морщины на его лбу то углублялись, то разглаживались. Потом, преувеличенно кряхтя, он наклонился вперед. Прежде чем протянуть руку, взглянул на стоящего в двух шагах мужчину, который, не обращая на него внимания, прикуривал сигарету.

— Смелее, — ободряюще кивнул тот и снова чиркнул колесиком зажигалки. Пламя упорно не желало вспыхивать. Мужчина для верности обхватил свою никудышную зажигалку обеими руками. — Ну, что вы там копаетесь, как баба в рейтузах? — Сигарета при этих словах мужчины перекочевала из одной половины его рта в другой. Он смотрел только на нее, словно заранее считал противника трупом.

Это было не просто недопустимой беспечностью с его стороны. Верхом глупости и самонадеянности. Потому что рука противника уже успела завладеть револьвером, и пальцы его смыкались на рукоятке, осторожно, будто это была шея ядовитой змеи. Вот большой палец бесшумно взвел курок, вот указательный пролез в предохранительную скобу, выискивая наиболее оптимальное положение на спусковом крючке.

— Черт! — Светлоглазый принялся рассматривать прозрачную зажигалку на просвет, пытаясь определить, сколько горючей смеси в ней осталось.

Еще одна вопиющая ошибка с его стороны. Ему бы вместо этого последние секунды отмерянной ему жизни отсчитывать. Доли секунды. Десятые доли.

Револьвер вскинулся так стремительно, что на какое-то мгновение вообще исчез из виду. А как только замер, уставившись в живот светлоглазому, так сразу и прозвучал сухой хлесткий выстрел.

Одновременно с ним коснулась земли выроненная зажигалка.

Седой смотрел не на нее, а на ствол револьвера в своей руке. Он не дымился. Дымок струился из направленного на него пистолета. Это была загадка. Каким образом он оказался в руке противника? Силясь понять это, седой опрокинулся внутрь джипа, где все было залито его собственной кровью. В его глазах застыло изумление, а между ними зияла черная дыра, похожая на жирную точку.

Власов провел эту беспокойную ночь в служебном кабинете. Несколько раз он заходил в комнату отдыха и падал на диван, приказывая себе поспать хоть немного, но толку от этого не было. И тогда Власов либо принимался мерить шагами кабинет, либо усаживался в кресло, чтобы вновь и вновь перелистать дело Громова.

Сам майор бесследно исчез, покрошив из пулемета целое воинство и захватив в плен командующего округом. Зная методы Громова, можно было не сомневаться в том, что к утру он будет располагать всей интересующей его информацией. Это означало, что с докладом к Власову он спешить не станет. И провести диспут на тему «Что такое хорошо и что такое плохо» тоже не предложит. У него свои понятия о справедливости, и переубеждать такого — гиблое дело.