Мэри Стюарт - Лунные прядильщицы

«Лондонские дела?» – спросила я быстро.

«Думаю, он это сказал. Но не уверен».

«Может быть. И мужчину, которого убили, звали, значит, Александрос… Определенно, похоже, что он знаком со Стратосом и Тони со времен их жизни в Лондоне, так? Интересно, это грек или англичанин? Он говорил с Тони на английском, но Тони плохо говорит по-гречески…»

«Несомненно, он грек, если его имя… А, понял, ты имеешь в виду, что они называли его имя, как это сказать? Называли его имя на греческий манер?»

«Да, элленизировали. Но неважно. Если ты правиль­но слышал, он убит за что-то, что случилось в Лондоне. Тони говорил, что этот город вреден для здоровья… не мне, он только шутил. Он говорил детям, но меня это поразило. Ну, вернемся к ночи в субботу, что же они собирались сделать с тобой?»

«Честно, думаю, они были в такой панике из-за всего происшедшего, что хотели избавиться от меня как мож­но быстрее. Я понял, что Стратос и Тони очень злы на Джозефа за то, что он потерял голову и выстрелил в Марка, и что Джозеф за то, чтобы меня тоже убить, но Стратос сомневается, а Тони и София категорически против. В конце концов они вроде сдались и связали меня. Решили сначала уйти и подумать. Тони был цели­ком за то, чтобы меня запереть… и сразу уйти. Я это все хорошо помню, потому что молил Бога, чтобы он не ушел. С ним, англичанином, у меня было больше шан­сов поговорить, чем с другими. И он действительно в этом не участвовал».

«Ты имеешь в виду, что Тони хотел сбежать от них один?»

«Да. Он сказал: „Как только вы застрелили туриста, вы себя, можно считать, посадили, что бы вы ни сделали с мальчиком. Я не имею к этому никакого отношения, и к Алексу тоже, и вы знаете, что это правда. Выхожу из этого. Завязываю, немедленно и здесь, и не притво­ряйся, что не рад, что видишь меня в последний раз, Стратос, дорогой“. Вот так он говорил, каким-то глупым голосом, я не совсем его могу описать».

«Не беспокойся. Я слышала его голос. А что сказал Стратос?»

«Он сказал: „Тебе от них какая польза, они еще горя­чие. Ты еще не можешь от них избавиться“. Тони ответил: „Знаю. Можешь довериться мне. Я буду осторожен“. И Стратос непристойно расхохотался и сказал: „Я поверю тебе так же, как я…“» Колин внезапно замолчал.

«Да?»

«Это только выражение, – сказал Колин. – Вульгар­ное выражение, я не совсем его помню. Оно значит, что он ему не поверил бы, знаешь».

«А… Ну, продолжай». Ущелье расширялось, мы взби­рались вверх. Сейчас уже мы могли идти рядом.

«Затем Стратос сказал, что Тони некуда идти. У него нет денег. Тони сказал: „Для начала, можешь дать мне немного“. Стратос ответил: „Шантаж?“ „Ну, я мог бы многое сказать, не так ли? И я ничего преступного не сделал. Существует такое понятие, как свидетель обви­нения“, – заявил Тони».

«У него есть характер, – сказала я почти восхищен­но. – Забавно заявлять такое старому Стратосу, когда за спиной двое убитых и мальчик истекает кровью на твоих руках».

Колин ухмыльнулся. «Ну, я тоже был в восторге, хотя и не такая уж это зацепка. Я думал, что Стратос заве­дется, но он, должно быть, знал, что Тони несерьезно это говорил. Он просто не ответил, а затем Тони глупо засмеялся, как он это умеет, и сказал: „Дорогой маль­чик, мы собирались как-то разойтись в разные стороны, поэтому давай выпутаемся из этой дряни и будем счи­тать это тем самым днем. Где они?“ Стратос сказал: „Когда решу, что пришло время расходиться, скажу. И не так уж ты и свят, между прочим. А как Алекс?“ Тони сказал: „Ты имеешь в виду, в другой раз? Я только помогал. Это никак со мной не связано“. А Стратос снова рассмеялся. „С тобой никогда ничего не связано. Ты бы хотел стоять поблизости, как червовая дама, с чистыми руками, да? Ну, ты их очень скоро запачка­ешь. Мы еще не похоронили два трупа. Поэтому побере­ги дыхание“. Тони только засмеялся: „Бедные мои ла­почки. Я приготовлю для вас кофе и бутерброды, когда вернетесь с кладбища“. Затем, – сказал Колин, – мы добрались до мельницы. Я только понял, что это какое-то сооружение, потому что слышал, как скрипнула дверь, и затем они понесли меня вверх по лестнице. Меня немыслимо трясло».

«Должно быть, трудно нести тело по узкой спираль­ной лестнице».

«Это ужасно для тела, – сказал весело Колин. – Они где-то достали веревку и крепко меня связали. К этому времени Тони ушел. Я слышал, как он бросил им на ходу: „Я сказал, чтобы вы на меня не рассчитывали. Я к тому не имел отношения. И также не буду иметь отношения и к этому. Если вы его тронете, то вы еще больше дураки, чем я думал!“ И ушел. После этого начался жуткий скандал. Женщина вопила, и кто-то ей заткнул рот рукой. Конечно, было темно. Они были с фонарями, но далеко сзади, так, что я их не видел. Когда София настояла на том, чтобы перевязать мне голову, она покрывало натянула так, что я видел только глаза. Вымыла мое лицо и положила что-то на рану. Кровь остановилась. Затем вынула у меня изо рта этот гнус­ный кляп, дала попить и заставила их засунуть мне кляп поменьше. Она все время плакала и старалась быть доброй. Мужчины спорили шепотом по-гречески. В кон­це Стратос обратился ко мне по-английски: „Тебя оста­вят здесь, и мы тебе не причиним вреда. Ты не можешь спастись, даже если сбросишь веревки. За дверью сле­дят, и тебя застрелят“. У меня было чувство, что это обман, но я не очень желал показывать вид, что не верю, во всяком случае, именно тогда. А позже я попробовал освободиться, но не мог. – Он помолчал. – Это все. В конце концов они ушли».