Олег Лебедев - Нефритовый голубь

Вроде не дышит… Что ж, как говорится, мир праху твоему. Я немного пришел в себя и приготовился прочесть соответствующую молитву, но вдруг Фун-Ли повернул к нам голову:

– Я притворился обычным грабителем, когда напал на генерала Кузьмина и… дал ему выстрелить в себя. После убил. Меня в Шаолине научили воевать и будучи раненым. Они научили меня и выживать после ранений… Но эту науку я уже не применю.

– Вот и слава Богу, – прокомментировал заключительный тезис китайца Тертышников.

Он, похоже, уже немного восстановил свое весьма относительное душевное равновесие, нарушенное этой жуткой историей. Экс-следователь внешне был спокоен, лицо его выражало удовлетворение вполне профессиональным, хотя и запоздавшим на десятилетия успехом.

Правда, когда наши взгляды пересеклись, Тертышников отвел глаза. Вероятно, все-таки понимал, что ему, бывшему офицеру полиции Российской империи не пристало бить раненого человека.

Фун-Ли лежал с закрытыми глазами. Я уже полагал, что китаец умер, но он с трудом открыл глаза.

– Сегодня утром, еще до вашего прихода, я уже был едва жив. Один я знаю, как трудно было выйти к вам. Но даже в таком состоянии, не сомневайтесь, я мог бы не позволить этому длиннобородому, – Фун-Ли указал глазами на хмурого Тертышникова, – и пальцем себя тронуть. Но только нынче меня такие мелочи уже не интересуют. Вот только ручка нефритовая…

В груди Фун-Ли что-то заклокотало, он откинул голову. Потом, видимо, найдя в себе силы, сказал:

– Я не был уверен, что смогу сам отнять ее, оттого и согласился вам все рассказать.

Китаец громко захрипел, замер.

«Вот теперь-то точно настало время идти заказывать отпевание», – машинально подумал я, привыкший в силу своих обязанностей в общине Свято-Николаевского собора к организации похорон, но тут же одернул себя: Фун-Ли – язычник, а не христианин!

Пока я размышлял над конфессиональной проблемой, китаец неожиданно очнулся:

– А нашел нефритовую ручку Подгорнов в моей родной деревне, когда его солдаты вступили туда после пожара… Десятки поколений предков создавали из нефрита, этого самого любимого нашим народом камня, изделия дивной красоты. Ручка, возможно, была сделана моим дедом или отцом. С лета 1914 года держал ее при себе. Сколько же я пролил на нее горьких слез, вспоминая о счастливой, безоблачной юности…

Фун-Ли всхлипнул, отвернулся к стенке. Затих. Несколько минут не шевелился.

Кажется все, отошел.

Но он вдруг снова заговорил, глядя только на меня:

– Сложилось так, что в минуты завершения земного пути открыл тебе правду о моей жизни. И я теперь рад этому. Как знать, не станет ли легче на сердце. Я не жалею людей, павших от моей руки. Но каждая смерть влекла за собой много-много плохого…

Фун-Ли с трудом выдохнул и потерял сознание. Минут десять тихо хрипел. Затем, как ни странно, пришел в себя.

– О том, что произошло после смерти Подгорнова, ты осведомлен не хуже моего. Тебе известно, наверное, и то, что вдова генерала Кузьмина сейчас при смерти. У нее никого не осталось, и дни ее, уверен, сочтены. Эту старуху, других невинных людей, пострадавших от моего правосудия, мне жаль. Поэтому мне тяжело.

В глазах китайца была неизбывная тоска:

– Может быть, ты меня отчасти поймешь. Ты всегда относился ко мне неплохо, хотя… когда мы с тобой встретились здесь после многих лет, и я долго расспрашивал тебя о твоей жизни, то ты моей даже не поинтересовался. Я сам едва навязал тебе свою историю.

Фун-Ли печально улыбнулся:

– Ты, ведь, помнится, на работу торопился…

Улыбка застыла на его лице.

– Вот и нет больше на свете этого негодяя, – с удовлетворением произнес Тертышников.

Он потянулся, провел рукой по длинной бороде, едва достав до ее конца.

Неожиданно китаец часто-часто заморгал, попытался снова улыбнуться мне, дрыгнул ногой, резко подскочил на скамейке и быстро пробормотал:

– Прощай, прощай, европеец…

Глаза китайца снова закрылись. Я, забыв о Тертышникове, который принялся часто икать от пережитого потрясения, довольно долго неподвижно сидел возле Фун-Ли в ожидании новых слов или движений.

Их, однако, не последовало.

Старый азиат уже произнес свое последнее в бренном бытии слово.

– Что ж, одним убийцей на свете стало меньше, – подытожил сложившуюся ситуацию Тертышников, когда совладал с икотой.

Я с трудом разжал пальцы холодеющей руки Фун-Ли, взял нефритовую ручку.

***

Мы молча покинули прачечную и разошлись.