Лев Шейнин - Тройка по физике

Я согласился с Осиповьм, потому что, в свою очередь, считал, что подлинного, а не формального состава преступления, предусмотренного в то время 141‑й статьёй, в данном случае, нет, хотя поступок, совершённый Николаем Колесовым, заслуживал безусловного порицания. С другой стороны, как мне казалось, он достаточно наказан тем, что случилось и что будет преследовать его до последнего вздоха.

К моему огорчению, эта точка зрения была принята не всеми. Дирекция школы, в которой учился Юра, прислала в прокуратуру большое письмо, в котором требовала привлечения Колесова к строжайшей ответственности и устройства показательного процесса над ним.

Письмо это было, как водится, написано с тем ложно-гражданским пафосом, за которым иногда скрываются самая подлая перестраховка и стремление на всякий случай “быть большим католиком, чем папа римский”.

С другой стороны, позиция авторов этого письма как бы опиралась на фактические обстоятельства дела, говорившие против Николая Колесова и при определённом освещении прямо поддерживавшие эту позицию.

Пришлось выдержать бой. Один из прокуроров решительно поддержал точку зрения школы.

— Это не беллетристика и либеральные штучки, — сердито опровергал он наши доводы, даже не желая как следует вникнуть в их существо. — Он сына порол? Порол. Сын из-за этого повесился? Повесился. Чего вам ещё нужно? Какой тут ещё может быть разговор?

— Разговор очень существенный, — возражали мы с Осиповым. — Если бы Колесов был отцом-извергом и систематически истязал парнишку, могла бы идти речь о его уголовной ответственности. Но ведь в данном случае установлено, что он впервые выпорол сына и сделал это в состоянии аффекта, горячо любя своего ребёнка и полагая, пусть ошибочно, что такая мера наказания приведёт к тому, что мальчик станет лучше учиться. Как же можно это забывать и не принимать во внимание?

— Факт остаётся фактом! — стоял на своём прокурор. — Закон есть закон, и нечего тут разводить сантименты. Дирекция школы права — Колесова надо судить!

Не могу не вспомнить, что несколькими годами позже мне пришлось выдержать бой с тем же прокурором по делу, о котором вероятно теперь помнят старые рабочие-коммунисты Трёхгорной мануфактуры.

В тот год был принят Указ об уголовной ответственности за мелкие хищения на производстве. И вот вскоре после опубликования этого указа в Краснопресненском районе города Москвы было возбуждено уголовное дело против одной пожилой работницы Трёхгорки, которая много лет проработала на этой фабрике и была задержана в проходной с куском так называемого лоскута — отхода от рулона ткани. Об этом был составлен акт, и пожилую работницу привлекли к уголовной ответственности. Весь коллектив Трёхгорки встал на её защиту, потому что все знали её как честную и старую работницу. А тот кусок лоскута, который она взяла, не представлял никакой ценности и, как объясняла эта пожилая женщина, она вынесла его, чтобы использовать как половую тряпку. Муж этой женщины погиб на фронте.

К чести парторганизации и фабкома Трёхгорки, они обратились в городскую прокуратуру с ходатайством о прекращении этого дела. В этом ходатайстве им было отказано. Тогда они обратились в следственный отдел Прокуратуры Союза, и я, ознакомившись с этим удивительным делом, тут же вынес постановление о его прекращении.

Через несколько дней районный прокурор, возбудивший это дело, принёс жалобу на моё постановление. Эту жалобу рассматривал тот же прокурор, который в своё время требовал привлечения Колесова к ответственности.

— Вы что, не понимаете, что такой либерализм срывает реализацию важнейшего указа? — гремел он. — Как можно прекращать такое дело?! Это же политическая слепота!

Слушая эти крики, я с горечью подумал, что в технике придуманы приспособления, которые американцы называют “защита от дурака”, а вот в нашем деле таких приспособлений, к сожалению, нет…

Я не называю фамилию этого прокурора лишь потому, что он вовсе не был извергом, как это может показаться читателям. Скажу больше — он был по-своему честным человеком и искренне верил в то, что его позиция “политически правильна”. Он просто слишком дорожил своим местом и относился к числу тех ограниченных людей, которые не в состоянии увидеть за буквой закона его подлинный и живой смысл. Свойственная этому человеку “душевная недостаточность” являлась, как говорят врачи, “противопоказанием” его работе в прокуратуре, что в конце концов и было понято — он был освобождён от своего поста.