Сергей Саканский - Проклятье древней гробницы

– Это важно? – с недоумением спросил Пилипенко.

– Нет. Но, благодаря полученному адресу, я вышел на его страницу. Так вот. В социальных сетях обозначаются друзья того или иного человека. И это уже важно. Потому что в друзьях художника значится не кто иной, как Рудольф. Причем, в категории самых близких друзей. Похоже, это именно он и послал пресловутый венок.

Пилипенко щелкнул пальцами. Жаров немедленно прокомментировал:

– Что означает сей знаменитый жест?

– Да, я щелкнул. Потому что это в корне меняет дело. Вся моя теория рушится, но… На смену ей приходит другая.

– Поделишься?

– Нет. Потому что это бредовая теория. И еще. Я говорил с землекопами, которые также живут в бытовке возле раскопа. Парень и девушка, они таскают носилки с землей. Так вот, они тоже видели кого-то ночью. Только вот их показания расходятся с тем, что говорили сторож и Лебедева.

– Сильно расходятся?

– Не очень. Вот что странно. Землекопы опознали Рудольфа. Но оба показали с уверенностью, что он не заходил в камералку. По их словам, он лишь заглядывал в окна. Однако он стащил артефакты. Которые точно были в помещении. Как это понимать?

Жаров помолчал, задумчиво глядя в сторону. Сказал:

– Не уверен я, что это был Рудольф.

– А кто же?

– Хотя и он тоже там был, но видели эти люди совсем другого человека.

Жаров ясно представил себе выставочный зал с археологическими находками, Лебедеву и Вышинскую, которые о чем-то горячо спорят на фоне окна, энергично размахивая руками. Хотелось бы знать, о чем, но дело сейчас не в этом. Мимо проходит Рудольф, явно пытаясь прислушаться к их разговору. В контровом свете окна видно, что его рыжая шевелюра точно такая же, как лиловый «одуванчик» Вышинской.

– У Вышинской точно такая же прическа, – сказал Жаров, – и ростом она высокая.

– Вышинская? – удивился Пилипенко. – Ночью на раскопках?

– В этом как раз нет ничего удивительного, если учесть, что они с Лебедевой вступили в некую приватную дискуссию сразу после их знакомства на выставке.

Пилипенко задумчиво теребил очки.

– И на похоронах художника они о чем-то спорили, – сказал он.

Пилипенко достал телефон, раскрыл, вызвал, как сразу выяснилось, Клюева.

– Вот что, Клюев. Найди историка из столицы, Вышинскую. Хотел бы с нею переговорить. В официальной обстановке, в моем кабинете.

Телефон стоял на громкой связи, и было слышно, что ответил лейтенант Клюев:

– Найти-то я ее нашел. Только что. А вот насчет беседы… Вряд ли получится.

Подобного рода фразы, согласно печальному опыту Жарова, как в жизни, так и в кино, могли иметь только одно значение.

На Массандровском пляже, ближе к его концу, там, где выходит в море ялтинская канализационная труба и местные никогда в этой зоне не купаются, толпились полуголые курортники, и слыхом не слыхавшие об этой трубе.

Большой участок в форме круга был пустынен. Посреди круга лежала женщина в купальнике. Пилипенко, Жаров, Клюев, Минин и оперативники стояли в кругу отдельной группой. Вспыхивал блиц фотографа.

– Мы обнаружили ее вещи, – доложил Клюев. – И документы. Это и есть Вышинская.

Среди оперативников болтался какой-то незнакомый, Жаров никак не мог понять, кто это. Он оказался местным спасателем. Когда он заговорил, Жаров вспомнил его: учился в двенадцатой школе, играл в футбол. Он сказал, обращаясь к следователю:

– Мы поначалу думали, что женщина просто утонула. Но когда перевернули ее, то увидели рану. Однозначно: это от гарпуна подводного ружья.

– Ясно, – сказал Пилипенко. – Она застрелена… Это уже четвертая жертва неведомого убийцы, а мы никуда не продвинулись.

Минин присел на корточки, рассматривая труп. Сказал:

– Убийца выстрелил снизу, пронзив ей гарпуном живот. Пораженная болью, женщина не смогла доплыть до берега и захлебнулась.

– В распоряжении экспедиции есть акваланг, я видел! – воскликнул Жаров.

– Что ж! Все дороги ведут в Рим, – произнес Пилипенко с грустью, поскольку, несмотря на деловой вид и холод в голосе, глубоко внутри он сильно переживал любую смерть.

Через полчаса Пилипенко, Жаров и Лебедева вошли в помещение для камеральных работ. Акваланг лежал у стены.

– Вот он, – сказала Лебедева. – Теперь бесполезная вещь.

– Почему же? – возразил Жаров. – Хорошая вещь. Итальянская. Я бы не отказался нырнуть.

– Вы умеете?

– А как же!

– К сожалению, – тихо проговорила Лебедева, – этим аппаратом пользовался только Боревич, художник. Но его больше нет среди нас.