Мария Ильина - Точка возврата

У подъезда крупная тетка под красным цветастым зонтиком, лучшего ориентира и не придумать. Василий притормозил, со скамейки поднялись два невзрачных мужика. Один — участковый Котов, другой — пухлый парень в длинной куртке с тощим хвостиком на мокрой голове. Очевидно, тот самый родственник. Размечтался, небось, о наследстве, даже дождя не замечает. Хотя богатство — не бог весть! Облезлая «двушка» в хрущевке. В подъезде темно, сыро. В нос бьет запах затхлости, гнили, кошек и жареной рыбы с чесноком. Комбинация и вправду убойная. Макс задержал дыхание и судорожно сглотнул, чтобы отогнать тошноту. Главная жалобщица пыхтела впереди, размахивая сложенным зонтиком.

— Вот! — ткнула в коричневую крашеную дверь, выразительно потянула носом и помахала рукой, отгоняя вонь, будто комара. Тухлятиной несло, аж заколдобишься. Удивительно, что другие соседи молчат.

Парень с хвостиком растерянно полез в карман, долго рылся и наконец, выудил простенький ключик на грязной резинке.

— Вот! — будто передразнил соседку.

Дверь сухонько скрипнула и сразу поддалась. Душок шибанул с новой силой, стая мух ринулась вперед, как вражеская эскадрилья, Серафима приложила к носу аккуратно сложенный надушенный платок. Макс, морщась, заглянул внутрь. В крохотной прихожей ничего лишнего, фанерный самодельный ящик для обуви, черный пуховик на крючке. Про такой говорил Децил. Обои внизу в лохмотьях, облезлый крашеный пол, комочки шерсти у плинтусов. На кухне тот же минимализм: голый стол, колченогий стул, на плите эмалированный чайник с голубыми цветочками, в углу миска с засохшей гадостью. Участковому вспомнилась одна из прошлогодних жалоб: мол, Свиридов вонючее варево собакам фигачит, нет бы сухой корм покупать. «И на такую ерунду жизнь тратить! Как все надоело!» С ненавистью глянул на тетку, она всех вперед пропустила, а сама топталась в прихожей. «Кашу заварила — и в кусты!» Злости только прибавилось.

Две комнаты: одна заперта, очевидно, хозяйская, дверь другой приоткрыта. Макс и так прекрасно представлял, что там увидит. Удостовериться не рвался, брезгливость мешала. Потом мухи, и откуда только берутся? Как чуют? Прямо самозарождение жизни!

На жмурика глянет как можно позже, а то тошнота набросится, хоть беги. Никакая тренировка не помогает. Слюнтяйство и позор! Тоже мне следак, барышня кисейная! Михалев — другое дело, есть готов с секционного стола. Вот и сейчас вперед побежал и весело прокричал:

— Здесь клиент! Смерть наступила недели две тому назад, точно потом скажу! Признаков насилия не видать, скорее всего, сердчишко, возраст опять-таки.

Эксперт весело хлопотал над трупом, Макс лишь краем глаза покосился в его сторону. Сосредоточился на сумке. Так, набор белья, полотенце, замызганная коробка рафинада с надписью на казахском «Кант», с собой, видать, привез. Под пыльными кусками сахара пачка долларов. Четырнадцать по сто, надо оформить. Потрепанная книжка без обложки, в ней паспорт на имя Лугова Петра Константиновича. «Есть! Все сходится!» Теперь только доказать, что именно его следы и пальчики найдены на месте преступления. Дело закрыть. Филин распрямился в предчувствии долгожданного отдыха. Кинул быстрый взгляд на труп. Брр!

Тоже мне фигурант! Не верится даже! Зачем приезжал? Сидел бы тихо! Захотелось глянуть в лицо, попробовать понять… Одернул себя. К чему в дебри лезть? И так дел по горло. «Дебри, дебри…» Как сигнал, вспыхнула ассоциация: старая, смурная история, что дед — убийца и не тот, за кого себя выдавал. Макс цокнул языком, покачал головой, полистал паспорт. Документ явно подлинный. Да иным быть и не может. Сколько лет прошло, он и есть Лугов, и никто другой. Разбираться нет смысла, сроки все истекли, правда ничего не изменит. Это только в кино менты роют землю ради крупицы истины, в жизни все проще и практичнее. Вздохнул, снова замутило от вони, к которой было начал привыкать. Валерий вроде мужик нормальный, вряд ли полезет с требованиями. Так что, Mas vale nunka, que tarde. Переиначил любимый афоризм и уверенно зашагал к выходу.

Валерий медленно брел через туман. Весь мир там, за этим ватным слоем, ни взглянуть, ни дотянуться. Он совсем один, как потерявшийся малыш. Рыпаться бесполезно, усталость не пропускает злость. Все по фигу!

Вот и дом. Тяжесть на сердце, будто на развалины пришел. Хотя все на месте, даже дорожки подметены, а скамейки ярко выкрашены. Красные, желтые, зеленые. У дерева хрупкая фигурка в длинном сером пальто и шляпке, на плече пузатая спортивная сумка, костлявые пальцы теребят голубой шейный платок. Шагнула навстречу: