Олег Егоров - Правила игры

Размышления мои прервал доктор Чен. Китаец был одет весьма торжественно: черный смокинг, белоснежная рубашка, черные же лаковые туфли и сверх всего этого — бабочка.

— Вы сегодня прямо именинник, доктор! — заметил я.

— Нет, — сказал Чен. — Мой день рождения в январе. Сегодня я иду в гости. Очень хорошие гости.

Он выразительно посмотрел на часы. Тогда я снял свитер и предоставил ему возможность размотать бинт на предплечье.

— Можно ходить, — обрадовал меня доктор, осмотрев подживающую рану. — Нитки можно оставить. Нитки сами денутся. Вы на инструментах играете?

— А что? — поинтересовался я из праздного любопытства. — Можно?

— Можно, — разрешил китаец.

Мы помолчали.

— Я тоже был молодой, — промолвил Чен. — Учился в Первом медицинском. Слышал балет «Красные маки». Вы слышали?

— Не случилось, — сознался я.

— Я слышал. — Чен задумался. — В жизни есть две вещи: музыка и любовь. У вас есть любовь?

Что я мог ответить доктору Чену? У меня была любовь. Но где она была, я не знал теперь даже приблизительно. Возможно, Марина против собственной воли находилась в плену у Маевского. Или у Рогожина. Или еще у какой-нибудь сволочи. А скорее всего, она даже и не подозревала о моих проблемах. Оно было и к лучшему. Проявляя активную озабоченность ее судьбой, я бы сам дал в руки Игорю Владиленовичу такой козырь, каким он прихлопнул бы меня, словно ленивую муху.

— Я спешу, — сказал доктор, не двигаясь с места.

«Если он так спешит, — прикинул я, — то представляю себе, как он медлит».

— У вас есть старые родственники? — спросил Чен после долгого перерыва. — Чен знает секреты. Волшебный порошок Шамбалы. Порошок молодости. Можно вернуть мужскую силу.

«Ах, вот оно в чем дело!» — Припомнив досаду Матвея Семеновича в отношении китайца, я испытал некоторое чувство неловкости от предстоящего отказа, но врать совсем было совестно.

— У меня нет старых родственников. — Я едва подавил желание рассмеяться. — Очень жаль, доктор.

Лицо его сразу поскучнело.

— Я обязательно буду вас рекомендовать! — горячо попытался я сгладить свою неловкость. — Столь достойный и великий целитель непременно должен поднять уровень рождаемости и оставить глубокий след на лице!..

Здесь я окончательно спутался и умолк. Что, впрочем, не имело ровным счетом никакого значения. Слова мои, пустые и громкие, точно арбуз без содержимого, оставили Чена равнодушным.

— Можно звонить. — Китаец вдруг очень пристально посмотрел мне в глаза. — Кто-то ждет ваш звонок.

У меня возникло ощущение, как будто Чен опустился на самое дно моей души и узрел там что-то от меня ускользнувшее. На том мы и расстались.

С минуту я терялся в догадках, пока не вспомнил, кто может так ждать моего звонка. Обругав себя последними словами, я попросил Серика принести телефон и набрал код Петербурга. Я лежал, считая длинные гудки, и сердце мое сжималось от предчувствия непоправимой беды, которая не заставила себя долго ждать.

— Это ты? — Дарья отозвалась наконец примерно через вечность и полторы тысячи верст. — А папа умер.

— Как умер?! — Я чуть не выронил трубку. — Когда?!

— Вчера похоронили! — Слушая ее плач, я ненавидел себя до полного отчаяния. — Удар у него случился!

Сбивчиво она поведала мне о том, как после моего отъезда заявились трое жлобов и стали ее допрашивать насчет моего местонахождения, а она не знала, что им ответить; о том, как Федор Максимович неожиданно вернулся с работы и застал их в квартире; о том, как он их выгнал и как один, выходя, ударил моего тестя по щеке, и о том, как старый артист, не снеся оскорбления, разволновался; как она вызвала «скорую», но было уже поздно.

— А ты даже не позвонил! — Дарья всхлипнула и повторила: — Даже не позвонил, будь ты проклят!

Разговор наш оборвался короткими гудками.

«Это я его убил, — сказал я себе. — И не тогда, когда высадил меткой пальбой зеркало бандитского «жигуленка». А раньше, когда легкомысленно подставил Безродных, явившись к ним на постой, да еще послав Дарью в банк. Плохие приметы здесь ни при чем. Только я здесь при чем, молодой и беспечный. «Молодые побеги всегда при чем», — как сказал доктор Чен. Я сам — плохая примета. Не знаю, как всех остальных, но Федора Максимыча я убил».

Молоток на нашем дверном косяке снова поменялся. Теперь висел маленький утюжок с отверстием для рукоятки. Продернутый сквозь него бельевой шпагат был завязан таким гордиевым узлом, какой не смог бы изрубить и сам Александр Македонский в лучшие свои годы. За деревянной переборкой раздавался приглушенный дробный стук. Отомкнув дверь, я проник в квартиру. Мой сосед Кутилин, глубоко засунув руки в карманы, бил посреди передней чечетку.