Олег Егоров - Правила игры

— Сорвалось, блин! — пропыхтел на бегу отчаянный Гудвин.

Сколько раз я еще потом слышал это «сорвалось!». Даже случайные благородные его намерения всегда оканчивались жирной осечкой. Вот характерный случай. Гудвин возвращался к родному очагу в отличном расположении духа, чему способствовали выпитые накануне три бутылки вермута. У дома на углу Садовой он увидал двух девушек, завороженно смотревших на окна четвертого этажа.

— Могу помочь! — предупредил их галантный мой одноклассник. — Чего варежки-то разинули?!

— А то, что мы дверь случайно захлопнули, — робко призналась одна. — Там замок английский.

— Английский! — передразнил ее Гудвин. — Замок английский, табак российский! Эх вы! Тетери! Которое ваше окно?!

— Которое на четвертом, — сказала вторая. — С полосатыми занавесками.

— С полосатыми! — хмыкнул Гудвин. — Ладно! Дуйте на свой этаж и ждите смирно!

Он поплевал на ладони и стал карабкаться по водосточной трубе. До второго ряда окон было еще ничего, а дальше Гудвин начал трезветь. По его собственному признанию, высоты он побаивался, но кураж гнал его вперед. И окончательно уже трезвый, он с трудом дополз до нужного карниза. Изловчившись, Гудвин высадил ногой стекло и запрыгнул в комнату. Окрыленный своим поступком, Гудвин открыл дверь и нос к носу столкнулся с какой-то бедовой старушкой.

— Водят кого ни попадя! — накинулась та на рубаху-парня. — Совсем совесть потеряли!

— Совесть, бабка, мы найдем! — успокоил ее Гудвин. — Ты лучше скажи, где тут выход!

— На тебя смотрит, охальник! Прямо вон шагай! — Старушка скрылась на кухне.

Гудвин хлопнул дверью и, опрокинув по пути чей-то велосипед, в темноте кромешной добрался до конца коридора. Там он нащупал замок и на лестницу уже вышел с видом триумфатора. Девушки, терпеливо ожидавшие снаружи, кинулись его благодарить.

— О чем базар, девчонки?! — Польщенный Гудвин пропустил их в квартиру. — Заходите! Будьте как дома!

Одна из девушек зажгла в коридоре свет, а вторая устремилась к своей комнате и дернула ручку. Дверь была заперта.

— А как же?! — спросила она, растерянно оглянувшись.

— Так это у вас в комнате, что ль, замок-то английский?! — огорчился Гудвин. — Ну тогда извините! Второй раз я эту дистанцию не потяну! Принять надо для вдохновения!

«Весь кайф, стервы, обломали! — закончил Гудвин свое повествование, когда мы встретились на следующий день. — Как ты там говорил?! Куда там благими намерениями дорога вымощена?!»

Таким был Гудвин в наши юные годы. Теперь он стоял, опираясь спиной о стену монастырской арки, покуривал равнодушно папиросу, и у деревяшки его лежал засаленный берет с медяками. Узнал ли он меня, нет ли — бог весть. Отвернувшись, я прошел мимо под темными сводами и попал на территорию монастыря. Дорога вела прямо к ступеням собора. Я перекрестился и мысленно произнес: «Господи, верую! Помоги неверию моему!»

В Русском музее Санкт-Петербурга лицезрел я когда-то эскизы Иванова к монументальному полотну «Явление Христа народу». Среди прочих его писанных в Италии персонажей, каковых, надо полагать, наш православный живописец набирал для позирования большей частью из местных католиков, был и некто «Сомневающийся». То есть среди свидетелей данного явления, согласно версии художника, затесался человек, усомнившийся в том, чему мы верим понаслышке и что сам он увидел воочию. «Стоит ли после этого рассуждать о доказательствах?! — как бы хотел этим сказать умница художник. — Да и стоит ли вообще о них рассуждать?» Доказанная теорема становится научным фактом, лишающим нас даже иллюзии свободного выбора. Людям, я думаю, свойственно сомневаться. Возможно, именно это и делает их людьми. В чем, правда, я лично сомневаюсь.

Свернув направо, я медленно двинулся вдоль надгробий: двора их императорских величеств фрейлины Прасковьи Матвеевны Дмитриевой-Мамоновой, графини Софьи Владимировны Паниной, урожденной Орловой, гвардии поручика Льва Ивановича Еремеева… Памятник забытому русскому поэту стоял за поворотом аллеи: «Здесь погребено тело Михайла Матвеевича Хераскова, действительного тайного советника и орденов Св. Анны и Св. Владимира 2-й степени большого креста, кавалера…» Осмотревшись, я приметил неподалеку низкую лавочку и опустился на нее в ожидании господина имярек. Отчего-то мне вдруг стало все равно, придет ли кто-нибудь на встречу со мной иль нет. Было ветрено. Сухие листья то и дело снимались с насиженных мест, шурша по кладбищенским дорожкам. Я прикрыл глаза, и мне почудилось, будто это тихо переговариваются между собою здешние обитатели. «Давеча иноки водку пили, окаянные! — вздохнула асессорша. — Уселись-то прямо на купца первой гильдии, ругались еще и облыжные речи говорили про настоятеля!» — «Иноки! — фыркнула графиня. — Вы, чай, матушка, сами лишнего тяпнули! Посадских людишек от братии не различаете!» — «Точно так-с! — поддержал ее гвардии поручик. — Это у них спецовки-с одного цвету с подрясниками! И душегрейки одинаковые-с! А чернецы эдакой водки не пьют-с! Дрянь водка! Только название что “Московская”!»