Олег Егоров - Правила игры

— А помнишь сказку про Волка и Красную Шапочку? — Я закурил. — Ну так вот. Согласно древнегреческой легенде дед царя Аркадии с материнской стороны, злобный Ликаон, убил своего внука и накормил бога Зевса его мясом. Бог, обладавший, в отличие от меня, тонким вкусом, распробовал угощение и впал в божественный гнев. Он испепелил жилище Ликаона, а его самого превратил в волка. С тех пор, говорят, Ликаон бродит в подмосковных лесах и подстерегает свою правнучку, дочь царя Аркадии.

— Враки! — прижалась ко мне Вера Аркадьевна. — Ты поедешь или нет?!

— Будь я проклят, если отпущу тебя одну! — дал я страшную клятву.

По чести, меня больше беспокоило второе отделение этой мифической истории. Зевс воскресил Аркада. Став охотником, воскрешенный Аркадий едва не убил свою мать, приняв ее за дикую медведицу. Ну а, следуя предположению Митьки Вайса, в списке Штейнберга отсутствовала «королева». «При данном раскладе, — сказал Вайс, — вполне очевидно, что королем является сам играющий, а королевой — кто-то очень близкий. Настолько близкий, что составитель списка не дал себе труда его указывать». В анналах же «злого властелина» Маевского, похищенных мной из компьютера, также отсутствовала равная по значению фигура. И, оттолкнувшись от цинизма обоих игроков, я допустил самое чудовищное: уж не Руфь ли это, часом, Аркадьевна?! Спаси Бог грешную душу Маевского, если это так.

— Сейчас и поедем! — Европа вскочила и стала собираться. — Дорога скверная! Слякоть. Пока доедем — вечер, а там — и ночь! Ты проведешь со мной ночь?

— Я проведу с тобой ночь, — сказал я. — А сейчас давай поедем. Дорога-то — скверная. Слякоть. Вечер будет, пока доедем.

Машину Европа вела уверенно, хоть и был у нее руль с правой стороны. Потому что с левой — был я. В пути мы разговаривали, как старые добрые подруги, о сокровенном. Для начала Вера Аркадьевна изложила мне свою точку зрения на то, каким должен быть настоящий мужчина.

— Во-первых, умным, чутким, сильным, уверенным, веселым, хладнокровным, страстным…

— Постой, постой, — остановил я поток ее эпитетов, — это что: все еще только «во-первых»?! И потом, хладнокровным и страстным в одном лице — разве это не парадокс?!

— И парадоксальным! — с жаром выдохнула Европа.

— Ну, а твой что? — поинтересовался я. — Не обладает ничем из перечисленного?

— Только гастритом и отвратительной привычкой грызть ногти у телевизора, — зло отозвалась Вера Аркадьевна. — Его этому в Сорбонне научили. На экономическом. Ничего другого он, во всяком случае, оттуда не привез.

— А зачем же ты его выбрала?

— Папа выбрал, — подтвердила она мои прежние догадки.

— И что же между ними общего?

— Кобель и сволочь! — отрезала Вера.

На радостях я было подумал, что это она двух разных интересующих меня людей имеет в виду, но, как оказалось, я ошибался. И то сказать: сволочь, как правило, «папой» не называют. В лучшем случае — «отцом».

— Ни одной сучки не пропустит, — продолжала Вера свой монолог. — Он и под Маринку клинья подбивал…

Европа вдруг зажала одной рукой рот, отчего машина опасно вильнула в направлении обгонявшего нас грузовика. По артикуляции шофера, мелькнувшего в окне с моей стороны, я примерно догадался, что нам посулили.

— Как думаешь, она нас видит?! — испуганно прошептала Европа, выравнивая «Тойоту».

— Кто? — не сразу сообразил я.

— Маринка?!

— Конечно.

Вера пристроилась к обочине и остановилась.

— Маринка, Маринка, — забормотала она быстро, сложив ладошки перед собой, — прости меня, подруга! Тебе ведь теперь все равно. А я давно хотела сказать, что мне мужик твой нравится!

Меня разобрала досада, но я сдержался. Вера Аркадьевна вела себя так, как будто никого рядом не было. Оригинально себя вела.

— А отец твой к нему как относится? — возобновил я прерванный разговор, когда она закончила наконец сеанс спиритизма и мы тронулись дальше.

— Папа? — Вера пожала плечами. — Рогожин его устраивает. Преданный, исполнительный, безвольный, скучный, трусливый…

Короче, она взялась перечислять все антонимы своего идеала.

До Малаховки, где обитала в дачном поселке на склоне лет затворница Руфь Аркадьевна, оставалось всего ничего, и прожить этот сравнительно короткий отрезок я хотел так, чтоб не было потом мучительно горько за бесцельно проведенные минуты. То есть как можно больше узнать о Маевском: его интересах, слабостях и привычках. Вера же, как и любая полноценная женщина, стремилась рассказать поболее о себе. Сворачивать ее в другое русло надо было с предельной деликатностью. Заподозрив мой повышенный интерес к персоне отца-миллионщика, Европа, девочка далеко не глупая, могла замкнуться, а то и просто высадить меня в грязном поле. Охотников до отцовского состояния, полагаю, хватало и без того.