Мария Семенова - Преступление без срока давности

— Кому надо, пускай и дергает. — Снегирев ласково улыбнулся и сунул в приоткрытое окно регистрационную бумаженцию. — А у меня машина новая, двигатель насиловать нельзя, потому как обкатка.

— Да. — Ментозавр разочарованно глянул на год выпуска и, сразу потеряв интерес, бросился стопорить красную «восьмерку». — Свободен.

«Эх ты, недоквашенный». Снегирев плавно влился в транспортный поток, быстро миновал «Электросилу» и, не доезжая до едва не сгоревшего пожарного училища, ушел направо — так путь короче, да и машин поменьше. Когда он вывернул на Ленинский, ветровое стекло стало зарастать коростой — дорогу только что «посолили», пришлось заливать в систему омывателя водку, купленную в ближайшем ларьке. К слову сказать, сделал это Снегирев с тяжелым сердцем, потому как твердо знал, что страждущие души алкоголь унюхают и непременно отсосут, хорошо, если без ущерба для «мышастой».

Обеспечив безопасность движения, он занялся своей собственной. Нехорошо будет, если кто-нибудь запомнит приметы, и потому, надкусив черную капсулу с гелем, он принялся втирать густую жидкость в коротко стриженный ежик. Это был «хамелеон» — псевдокраситель для волос, теряющий цвет через пару часов и для абсолютного большинства модниц, увы, недоступный. «Как на лобке у Кармен». Снегирев удовлетворенно глянул в зеркало на ставшую вороной шевелюру. Зачем-то пригладил ее ладонью и тронул машину с места, — «ну, ходи живей, черноголовый».

Наконец он припарковался у «двадцать шестой истребительной», то бишь двадцать шестой горбольницы, спокойно прошел в открытые ворота и двинулся утоптанной дорожкой к массивному кирпичному строению. В снегу у ограды кувыркался дурной от восторга ротвейлер, со стороны пандуса слышался звон металла вперемежку с матерными криками — там грузили кислородные баллоны, а двое санитаров степенно толкали каталку, на которой лежало что-то продолговатое. Дымились «беломорины» в зубах санитаров, ветер трепал пожелтевшую рвань простыни, и без слов было ясно, кого и куда волокли в этот зимний день под скрипучее пение колес.

Снегирев вдруг вспомнил клинику в Швейцарских Альпах: милые сестры с неизменной улыбкой на губах, букеты в сортирах, благоухающее ландышем белье. Сплюнув, он взялся за дверную ручку: «Ну что, есть кто живой?»

А как же, натурально присутствовали! Какая-то древняя наследница Гиппократа — уж, часом, не внучка ли? — вообще оказалась живее всех живых и, жутко напоминая завернутую в белое мумию, грозно застыла в дверях:

— Не пушшу, день нынче не приемный.

Уважив старость, Снегирев показал в улыбке все свои тридцать два парцелановых и, учитывая личный опыт, направился не в реанимацию, а в отделение торакальной хирургии. На лестнице втихаря курили выздоравливающие, гудел моторами лифт, а в воздухе носилось что-то специфическое — запахи карболки, казенной жратвы и горячее людное желание поскорее из лечебницы убраться. Не зря ведь читалось на Руси: попал в больницу, в тюрьму или в солдаты-и ты уже не человек.

Завотделением была красивой теткой бальзаковского возраста. Глаза у нее были усталые, а светилось в них горячее желание как-нибудь дотянуть до пенсии и заняться воспитанием горячо любимой единственной внучки. Чтобы не видеть всего этого бардака — ни лекарств, ни зарплаты вовремя, да и что это за зарплата-то? Ничего — одна бесконечная писанина да веселые тараканы, которых извести нечем…

— Чем могу?

Ей хватило одного только взгляда, чтобы ни о чем другом Снегирева не спрашивать, и вскоре бородатый, похожий на козла тощий белохалатник — лечащий врач — препроводил визитера в четырехместную палату:

— Вон там, у окна. И пожалуйста, недолго, он еще слаб.

В палате было невесело. Двое Теминых соседей спали, тяжело дыша и дергаясь во сне. Третий был поглощен процедурой общения с уткой и на появление постороннего отреагировал слабо. Пахло лекарствами, мочой и немытым человеческим телом.

Сам Тема лежал на спине и наблюдал, как едва различимый самолет чертил молочную полосу в начинавшем темнеть небе. На его лице застыла скука, карие глаза ввалились, а кожа имела землисто-серый оттенок, — понятное дело, общение с пээмом здоровья не прибавляет. А вообще-то Тема был высоким широкоплечим молодцом, очень крепким и весьма, между прочим, в себе уверенным. Заметив постороннего, он живо оторвался от созерцания небесных сфер и посмотрел на визитера с интересом — как-никак, что-то новое в унылой монотонности больничных буден! К интересу, впрочем, примешивалась явственная опаска.