Василий Зайцев: Подвиг 1972 № 06

Чтобы показать прием, надо было пропустить по траншее каждого. Результаты оказались хорошие: со второго захода «поражений» почти не было.

В самый разгар «схватки» возле нас остановилась легковая машина. Из нее вышел маленького роста щуплый человек, на петлицах — малиновые ромбики. Это был наш дивизионный начальник, бригадный комиссар Константин Терентьевич Зубков. Спокойно покуривая папиросу, он смотрел в середину круга, где шел поединок.

Старший лейтенант Большешапов отбивал нападение нашего мичмана Ровнова. Мичман явно сильнее старшего лейтенанта: ростом выше, руки длиннее, шире в плечах. Туго приходилось Болыпешапову, но тренированность, знание оборонительных приемов делали его неуязвимым. Как пружина сожмется, мгновенно отбросит противника, и все начинается сначала. Нашла коса на камень. Кто же кого?

Матросам хотелось, чтобы победил мичман, но солдаты уверенно говорили, что их «старшой» и не таких обламывал.

Вот мичман и старший лейтенант снова пошли на сближение. Рывок, еще рывок — и мичман запутался в своих широких брюках. Большешапов наступил ногой на морской клеш, толкнул плечом мичмана в правый бок, и тот, потеряв равновесие, грохнулся.

Отходя в сторону, вытирая потное лицо носовым платком, командир роты сказал:

— Вот так из–за широких штанов можно жизнь потерять, — и только теперь увидел бригадного комиссара. — Р–рота! — он хотел подать команду «смирно», но бригадный комиссар прервал его:

— А разве армейское обмундирование вы не получили?

Командир роты смутился: не хотелось ему подводить моряков под «разнос». Но делать нечего, вынужден был доложить:

— Матросы армейское обмундирование получили полностью, но еще не переоделись.

Все ждали, что скажет бригадный комиссар, оп попыхивал папиросой, пускал кольцами дым да молча посматривал на нас. Наконец комиссар стряхнул пепел с папиросы и спросил:

— Так, говорите, жалко вам с морской формой расставаться? — И, помолчав, ответил на свой вопрос: — Конечно, жалко! А с боевыми кораблями, на которых вы по пять–шесть лет служили, разве не жаль было расставаться? Да, вылетели. вы, орлы, из родного гнезда. Мы ведь знаем: матросы — орлы! — Комиссар помолчал. — Вылетели, но из виду не скрылись. Ваши товарищи–матросы, командиры ваши флотские за вами следят, думают о вас: как–то они там? Провожали они вас на фронт как родных. Провожали как верных сынов Тихоокеанского флота, преданных партии, народу, геройских и дисциплинированных! Так где же ваша флотская дисциплина?

Лицо бригадного комиссара было чуть бледно, левая рука зацепилась за портупею, а правая, пока он говорил, все время была в движении: то поднималась резко, то снова опускалась.

Мы стояли и слушали молча, позабыв о куреве. На душе обида: неужели придется снимать клеши, надевать солдатские узенькие штанишки, обмотки? Но понимали — прав комиссар.

Вечером мы развязали вещевые мешки и через час превратились в красноармейцев. Новое обмундирование торчало, дыбилось, пузырилось. Родная форма теперь лежала в вещевых мешках.

Лишь тельняшки остались под гимнастерками.

Началась погрузка в машины. Командир второго батальона капитан Котов, широко расставив толстые короткие ноги, то и дело посматривал наибольшие наручные часы в белом никелированном корпусе.

В стороне, метрах в десяти от комбата, кучкой стояли красноармейцы — связные от каждой роты. Среди них был и я — связной пулеметной роты. Мы еще не успели познакомиться с вновь назначенным командиром батальона и не знали, как держаться в его присутствии. Он же на нас как будто не обращал внимания. Старшего между нами, связными, не было, все оказались вроде на равных.

Погрузка окончилась. Комбат вместе с медицинской сестрой сел на головную машину. Мы остались совсем без начальства. Тогда я решился — как старший среди всех по возрасту и по военному званию — взять командование группой на себя.

Первое, что пришло мне в голову, — распустить всех по своим подразделениям.

— Как остановка, сразу бегите ко мне, — сказал я. — Моя машина вторая. Кто опоздает — пеняйте на себя. Это вам не учение, а война…

Стоявший рядом со мной солдат Пронищев заметил со смешком:

— Товарищ главстаршина, да вы еще не знаете, что такое война, а других пугаете.

Слова бывалого солдата сразили меня. Я на минуту растерялся, потом разобрала злость. Повернулся, крикнул Пронищеву:

— За мной!

Места в машине нам достались самые плохие. Мы сидели около заднего борта, вся пыль оседала на нас. Настроение скверное, злость еще не улеглась.