Валерий Фатеев - Город в законе - Магадан, триллер

— Была еще Мира — года на три старше тебя. Она в тот же год умерла. Ошиблась Нюра. Не выдержал я тогда, — продолжает он, — обидел Мишу, убийцей прилюдно назвал. И уехал. И с тех пор все. Потом-то я понял, что не прав был. Не прав. Вас вытягивал отец, сутками на работе пропадал. А сам-то инвалид. Какой уж тут уход за больной.

Мы бы, наверное, помирились, да тут еще удар. У нас- то с Тиной к тому времени уже четверо ребятишек было. А в день на всех иногда стакан жмыха да лепешки из мякины с корой. Про одежонку, обувку — и не говори. Из голенищ своих сапог придумал я им сшить тапочки — на все времена года. И вот, помню, сижу, шью, а сосед заходит, посмотрел и спрашивает:

— А сапоги сможешь стачать? Заплачу.

— Было бы из чего, — говорю.

Принес он материалу. Сшил я ему, не помню, пар шесть или семь. И откуда же знать, что кожа та — ворованная. Как соучастнику, дали мне пять лет, и на ордена не посмотрели. Тогда с этим строго было. Ну, а после отсидки и гордость, и стыд; словом, откачнулся я от всех. Да и они, — усмехнулся он, — не очень-то стремились… Отец твой партийный был, зачем ему в анкетах такой родственник…

Так и не спали мы в ту ночь. А там рассвет забрезжил за окнами, и уже пора было мне собираться. До Чебоксар я решил добираться на "Ракете". Мы потихоньку шли через сонный утренний город. Дядя Коля часто останавливался, виновато поглядывал на меня, передыхали. Я знал, что он перенес инфаркт.

— Эх, посмотрела бы на тебя Нюра, — в который раз сказал он уже на пристани. — Ну неужели нельзя им оттуда хоть одним глазком на деток своих, а, Валер?

Я молчал.

— Ну ладно. Вот скоро увижу ее — сам расскажу.

— Ну что вы, дядя Коля. Вам еще жить да жить.

Ни он, ни сам я не верили сказанному.

Матрос бросил сходни, и редкие пассажиры пошли на посадку.

— Деньги-то, деньги у тебя есть? — засуетился дядя Коля. Вчерашние неизрасходованные бумажки толкал мне в ладонь.

— Дядь Коль, — горло у меня перехватило, и я ткнулся лицом в его колючую щеку. — Мы обязательно, приедем… в отпуск, посмотрите на моих…

— Дом твой — хоть весь занимай. А пляж какой летом… золотой, Валера. На югах разве так…

И что-то еще, беспомощное, срывал с губ холодный речной ветер.

Отдали швартовы, и "Ракета", разворачиваясь, медленно пошла на стрежень реки.

Удалялся причал, на котором, прощально подняв руку, стоял старик в старом черном пальто. Так неожиданно обретенный родной мне человек.

Вцепившись в поручни, не отрываясь смотрел я на него. "Ракета" поддала ходу, и вот уже отодвинулся берег, причал, черная одинокая фигурка, и не взглядом — сердцем угадал я последний прощальный взмах.

…В Москву я опять возвращался поездом. Соседями моими оказались тоненький совсем юный парень и смешливые, шумливые девчонки. По туристическим путевкам ехали они из Удмуртии во Францию.

И, конечно же, всю дорогу распевали песни. Особенно хорошо пел Володя.

— Володя, Володя, — стали просить девчонки, — а спой нашу.

Володя не отказывался. Специально для меня он перевел, о чем песня:

— Если у тебя в доме праздник и у души вырастают крылья, вспомни, где сейчас твой брат. Не холодно ли ему, не грустно… Вспомни свою сестру — весна ли в ее сердце. Всех родственников, далеких и близких, созови в дом, на свой праздник. Никого не забудь. Ведь они — родная твоя кровь.

Как он пел!

И без перевода я бы понял — о чем. Была в песне тревога за близкую душу, тоска птицы, отбившейся от стаи, боль ручья, пробивающегося к реке…

Я отвернулся к окну и снова увидел, как неумолимо отлетает в заплаканную дождями даль стариковская фигурка в длинном черном пальто. Вот она становится меньше, меньше, превращается в каплю и исчезает совсем.

Капля родной крови.

…С московскими заказами моими Зинка справилась отлично, даже слишком. Ворох пакетов, коробок, свертков возвышался в углу прихожей.

Как же я это повезу?

Верка, старшая племянница, примчалась сюда прямо с работы. Если что не возьму — ей останется. Ну что ж — приятно доставить человеку радость.

Я стал перебирать покупки, освобождая их от коробок, бумаги, откладывая не очень нужное и громоздкое.

Зинка помогала мне упаковывать чемодан.

О дяде Коле я рассказал ей еще вчера. Она помолчала, а потом мягко посоветовала:

— Ты не суди их, Валер! Нам сейчас их не понять.

Судить-то как раз я никого и не собирался. Но иного, видно, старшая сестра, верная хранительница наших семейных традиций, и сказать не могла. Она не подозревала, что существует иное.