Александр Ралот: Копи царя Комусова

Марго сидела тихо и вспоминала. В голове проносились картинки бессонных ночей, когда она металась между долгом и чувством, как потом новоиспеченный олигарх в шикарной белой тройке, припав на одно колено по-рыцарски, просил ее руки, но было уже поздно. Диагноз обжалованию не подлежал. Она видела образ чудотворной иконы «Всецарицы» – последней надежды онкологических больных; глаза удивительных врачей, готовых пожертвовать своими жизнями ради прибавки нескольких дней жизни своим подопечным.

В голове роем проносились картинки из жизни ее «Сыскного бюро» и дела, которыми приходилось заниматься (см. повесть «Нам теперь всё льзя»).

Как-то совершенно тихо и незаметно в комнату вошел Максим Каверин и сел на краешек стула в углу.

– Короче, генерал, я к вечеру доберусь до города. Тогда встретимся и все обсудим. Кое-какой план у меня уже вырисовывается. А что бы тебе улучшить пищеварение, скажу, что «Пелопоннес» – это мой ресторан, как и хоспис под названием «Чудо» в поселке Энгал. И Дом детского творчества, и Детская библиотека, и спорткомплекс, да и еще много чего в этом городе и области…

После этих слов телефон Крулевской отключился. Тарас поднял голову и посмотрел на Каверина.

– Что сидишь, как нашкодивший лицеист? Докладывай. Перевел «сверловского» в одиночку?

Максим побледнел и не смог ответить, только мотнул головой из стороны в сторону.

– Майор, в чем дело? Докладывай!

В голосе Тараса послышался металл.

– Он умер. Повесился в камере.

Каверин разжал кулак, там был клочок простыни и какие-то закорючки.

– Что это? Как повесился? Он содержался в одиночке или нет?

– Находился в одиночке, но взял и повесился. И зачем-то записку пытался написать.

– Что там в ней? Читай.

Лицо генерала побагровело и он с силой освободил узел галстука.

– Трудно разобрать. «Шагри…. Камни в пу…», вот и все.

– Каверин, я тебя лично под суд отдам. Ты когда его в одиночку определил? Отвечай.

– Еще вчера, товарищ генерал, а сегодня хотел в отдельный бокс определить, для особо опасных. Есть у нас такой. Он под круглосуточной видео охраной находится, но не успел. Пока документы оформил, пока подписал, приехал, а он на батарее….

Тарас обречено опустился на стул.

– Официант, водки принеси. Только бутылку сразу.

– У нас только греческая «Узо», другой не держим, – раздалось откуда-то из-за плотной портьеры.

– Вот не хрести чертовы, даже водки русской у них нет. Ладно, черт с вами, несите, какая есть.

– Ты зачем эту сковородку взял? Она же только для блинчиков предназначена.

Хельга с силой отняла у Максима сковородку, на которой тот пытался пожарить себе яичницу с салом.

– Неужели в доме других сковородок нет. И тряпки вечно берешь не те, что надо. Ведь понятно же, если с рисунком, то это для стола, а если без рисунка, значит, для рук. Отойди, я сама тебе все приготовлю и в комнату принесу. Иди уже. Посмотри лучше, сын там наш не проснулся?

Максим молча отдал жене сковородку и, ни слова не говоря, ушел в комнату. Голова его была забита совсем другим, поэтому он даже не пытался обидеться на супругу. В душе он уже давно был убежден, что все сковородки должны быть универсальные: и для блинчиков, и для яичницы. Тряпки тоже должны быть универсальные: и для стола, и для рук, и даже для усов, если, конечно, у постояльцев дома таковые имеются. Вечно эти женщины усложняют жизнь. Хорошо бы только себе, так ведь и всем окружающим тоже.

Гришка спал, развалившись в своей кроватке, выставив напоказ свое устройство, свидетельствующее, что данный ребенок исключительно мужского пола.

Хельга, поняв состояние мужа, быстро сменила гнев на милость – мгновенно сварганила превосходные гренки, настрогала салат, добавила в него корейских специй, сняла фартук и вошла в комнату, благоухая ароматами приготовленных блюд.

– Ну, не сердись, Каверин. Лет через пятьдесят ты все это выучишь и запомнишь, а сейчас давай, лопай. И расскажи мне, что там у вас стряслось? Тебе же легче будет.

– Слушай, Хельга, а почему большинство женщин называют своих мужей и любовников исключительно по фамилии, которую зачастую и сами носят? Мой Кротов, мой Иваненко, мой Черных, мой Каверин, наконец.

– Не знаю. Мне, например, так удобней, но ты, друг любезный, не увиливай – что там у тебя стряслось? Я ведь тоже сотрудник комитета, хотя и в декретном отпуске.

Максим подробно рассказал о смерти подследственного и о телефонном разговоре, окончание которого ему удалось услышать в ресторане.