Елена Михалкова - Нежные листья, ядовитые корни

Черная бездна всасывает меня. На миг я ощущаю запах резины, невыносимую тяжесть давящего колеса, а потом все исчезает перед ослепительной вспышкой.

Когда она гаснет, меня словно отбрасывает назад во времени: я снова в крохотной комнате, над двумя женщинами, одна из которых наступает на вторую.

Но теперь кое-что изменилось. И это кое-что – я сама.

Я не понимаю, как мне это удалось. Все, чего я хотела, – задержать Рогозину хоть на мгновение, чтобы Маша успела разбить окно. Я думала, когда душа погибает по своей воле, это отражается на мире живых; меня питала надежда, что я смогу что-то изменить своей смертью.

Но души бессмертны, и, отказавшись от всего, я получила то, чего не ожидала.

Я больше не сухой бессильный лист, что вот-вот искрошится в труху. С меня срываются невидимые искры, я сияю, как бенгальская свеча. Срок ее жизни очень короток, но мне и не нужно много времени.

Мой смех не слышен никому. Ну же, хрупкие детали мироздания, оказавшиеся в моей власти, устроим напоследок такой фейерверк, чтобы он хорошенько запомнился!

Удар! Слышен треск. Рогозина замирает, не понимая, что это, и поднимает взгляд к потолку. Еще удар – и верхняя полка с грохотом рушится, банки с химикатами лопаются, взлетают цветные брызги. Я бью, крушу, ломаю предметы, оказавшиеся рядом. С визгом проворачивается оконная ручка: Рогозина видит это и цепенеет. Потому что нет таких ручек, чтобы сами проворачивались на триста шестьдесят градусов, как стрелка часов!

Обе женщины с криком шарахаются в разные стороны. Маша кидается к окну, Рогозина упирается спиной в дверь.

Кажется, сила моя такова, что, вздумай я разнести стену, мне бы это удалось. Но я не хочу проверять. Мне нужно продержаться еще минуту – до тех пор, пока не примчится помощь. И я сбиваю вторую полку.

Адская какофония взрывает тишину: грохочут ведра, отбивают барабанную дробь летящие друг за другом бутылки с чистящим средством, смачно хлюпают туго набитые пакеты с порошком. Весь пол усыпан им, как сахаром с вкраплениями цветных крупинок. Я устраиваю вихрь, швыряю вверх полные пригоршни. Но мне этого мало.

– Отойди! – кричу я Маше Елиной. Меня несет собственная мощь. Я как разбушевавшаяся стихия, устроившая катаклизм в одной отдельно взятой подсобке.

Рыжая женщина прижимается к подоконнику. Не знаю, поняла ли она меня, но теперь это и не имеет значения: на третьем этаже, услышав шум, двое мужчин замирают, переглядываются и, не сговариваясь, бегут обратно. Тонконогая женщина с мальчишеской стрижкой едва успевает за ними.

Швабры, щетки, тряпки, тазы – весь арсенал уборщиц подключается к нашему безумному оркестру. Я дирижирую шваброй! Рогозина пытается подобрать выпавшие ножницы – и тогда с угрожающим ревом включается реликтовый пылесос, давно считавшийся окаменевшим в дальнем углу.

– А-а-а-а! – кричит Светка.

Но даже ее визг не может заглушить моей свирепой бешеной музыки. «Полет валькирий» – детская колыбельная по сравнению с тем, что я творю, сполна растрачивая подаренную мне силу.

Ее осталось совсем чуть-чуть. Я заканчиваюсь, истаиваю, но мне так спокойно и хорошо, как не было уже много-много лет. Кто-то рвет снаружи дверь на себя – Сергей или его друг, это уже не важно.

Все, что я должна была совершить, я сделала. Веселая рыжая девочка выросла, родила мальчика и вышла замуж, она обожает мужа и сына, и она не умерла сегодня – благодаря мне.

Жаль только, что мы не встретились взрослыми – я хочу сказать, в своем подлинном обличье. Мы бы понравились друг другу.

У догорающей бенгальской свечи осталась одна искра. Последним усилием я поворачиваю задвижку на двери, которую Рогозина заперла, – и двое мужчин вваливаются в комнату.

Все. Дальнейшее мне уже не увидеть. Моя история на этом заканчивается.

Ну, что это будет? Снова колесо, размазывающее по обжигающему льду? Черная мазутная бездна?

Я готовлюсь к падению, но вместо этого меня вдруг подхватывает теплая ладонь ветра и несет вверх, через окно, над лесом, над «Тихой заводью», среди рассыпающейся искрами звезд ночи, все выше и выше, пока передо мной не вспыхивает голубым небесная река – самое прекрасное, что я когда-либо видела в смерти и в жизни.

Снег в Москве сошел за один день: исчез бесследно, не оставив после себя даже луж. По телевизору с робкой надеждой заговорили о ранней весне, но синоптики поклялись, что до настоящего тепла еще далеко.