Олег Алякринский - Гастролер

Последующие месяцы были заняты сверх меры. Необходимо было наладить связь со всей братвой, находящейся как на свободе, так и на зонах, закрепить старые связи, объехать регионы, получить первые взносы в большой общак, а главное, начать давно уже задуманное — организовать дело, которое бы приносило всему сообществу доход. Начали со скупки и перепродажи иностранной валюты, что обещало немалые барыши при существующем тогда в СССР полном запрете валютных операций.

В общем-то дело помаленьку двигалось. За полтора года я съездил на толковища с урками в Ленинград, в Мурманск, объездил всю Сибирь, добрался до самого Владивостока, и везде был принят как должно. Смотрящие городов заранее получали от меня и от Бобра малявы и были в курсе готовящихся нововведений. Никто в общем-то не возражал.

Не заладилось только с Новороссийском — крупным портом, где, как было известно, тайный оборот валюты был особенно велик. Моя интуиция сразу же подсказала, что несговорчивость местных воров объясняется просто: все дело в смотрящем — Петре Решетове по кличке Петрок Решето. С ним и возникли самые острые проблемы.

Сразу после войны, когда в Новороссийске от старых законников остались только одни воспоминания, как-то так получилось, что собирать деньги в городской общак доверили Решету. Может быть, он подмазал кого надо, — никто уже и не помнил. Тем не менее Решето с порученным делом справлялся хорошо, поэтому оно за ним и закрепилось. Но, прослышав о создании большой воровской кассы в Москве под надзором недавно освободившегося Георгия Медведева, он заартачился.

Чтобы не собирать по этому делу сход, я объехал всех московских законников, недавно благословивших меня на новое дело, и получил от них добро «обломать» Петрока. Решение далось в общем-то легко: хоть Петрок и был смотрящим по Новороссийску, но короноваться не успел, так что суровая разборка с ним формально не нарушала воровских правил. К тому же я навел справки и выяснил, в чем причина несговорчивости новороссийского пахана: Решето просто-напросто прокручивал общак в своих целях, потому совать нос в свои дела никому позволить не хотел. А за это даже законного вора, будь у него хоть три короны, следовало наказать очень сурово.

Тогда я попросил Бобра послать Решету маляву с сообщением, что к нему едет лично Медведь для того, чтобы утрясти все возможные недоразумения.

28 сентября

12:46

Сухарь снимал квартирку на Русаковской с прошлого года. Там же с весны у него жила Зинка, с которой он познакомился на Митинском радиорынке да и быстренько уговорил лечь в койку, а потом как-то само собой так вышло, что осталась у него Зинка на ночь раз, два, а потом и насовсем… А Сухарь не возражал: мало того, что со своего рынка каждый месяц тыщ пять-шесть приволакивала, так еще и прибиралась в доме, да жратву готовила, стирала постельное белье да его драные носки штопала. В общем, клевая была девка Зинка — даром что из Приднестровья… Молдаванки, они все работящие, хотя Зинка была никакая не молдаванка, а самая что ни на есть русская баба. В квартире на Русаковской у Сухаря был оборудован тайничок под линолеумом в прихожей, где он держал кое-какие сбережения втайне от Зинки. Если считать с прихваченными в Кускове баксами, то сейчас у него было тридцать шесть тысяч — сумма вполне пристойная для того, чтоб с годик безбедно пожить на веселом Кипре…

Час назад он встретился в Южном порту с одним знакомым белорусом, перегонщиком немецких подержанных тачек, и уговорился продать ему свою «газельку», причем даже аванс с него, лоха, слупил. И теперь, ощущая в кармане куртки приятную тяжесть тугой пачки стодолларовых купюр, Сухарь отомкнул ключом входную дверь и просочился в коридор. Встал у стены, прислушался: все тихо, ни звука. Ну правильно: Зинка уже давно к себе в Митино укатила. Он вошел в комнату — и остолбенел. Кровать была не застелена, и одеяло стояло горбом — точно под ним лежало тело. Неужто спит Зинка? Что это с ней стряслось? Сашка подошел к койке и увидал Зинкино голое плечо, высунувшееся из-под одеяла.

Он тронул ее — кожа у Зины была холодная как лед. Сухарь сдернул одеяло — ив горле у него забился немой вопль: в койке лежала абсолютно голая Зинка, а под ней во всю простыню расползлось бурое кровавое пятно. В боку у девчонки, прямо под неестественно побелевшей грудью, торчала рукоятка ножа.

Ив эту секунду он услышал за спиной тихий шорох. Недолго думая, Сухарь вцепился в рукоятку ножа, вырвал лезвие и, не обращая внимания ни на хлынувшую из глубокой раны пульсирующую волну крови, ни на острую боль, пронзившую раненную вчера ночью руку, развернулся и с глухим звериным урчанием бросился вперед.