Олег Алякринский - Клятва на верность

Весь вечер и всю ночь камера удивляла вертухаев спокойствием и тишиной. Доложили майору Степанову, но он рассудил, что удивляться нечему, досталось, видно, хорошо, раны залечивают, затаились до завтра.

И впрямь затаились. Сначала добились того, чтобы охрана пореже заглядывала в камеру. Действительно, чего было смотреть — кто читал, кто занимался перевязкой — порядок был полный. Но под прикрытием этой тишины и этого спокойствия в камере срочно выламывали прутья из спинок кроватей. И все это в полной тишине, чтобы не звякнули.

Первый прут — первая победа. Тут же расковыряли матрас и добыли ваты. Сделав из ваты жгутики, укрепили прут обратно. Теперь главное — чтобы случайно не упал до прихода янычар. Трудились не жалея сил, но и кровати были на редкость крепки. Удалось еще только один прут выломать — плохо был приварен.

Ну и то хорошо.

И вот что странно: зэки знали, что на следующий день им не поздоровится особенно, но общее настроение неуклонно повышалось. Уже само решение сопротивляться заставило зэков уважать себя. Но никто и не заблуждался, во что выльется им их сопротивление, были готовы ко всему.

Напали утром. Сразу после завтрака тяжело щелкнул замок двери, и в камеру ворвались шесть человек в масках.

— Всем на пол! Лежать! Руки за голову!

Никто не подчинился. Как и было задумано, все вскочили и встали шеренгой. Двое выхватили прутья из гнезд и стали за спинами товарищей, чтобы оружие сразу не было замечено. Варяг, сжимая в кулаке заточку, сделал шаг вперед:

— Катитесь-ка отсюда, черносотники!..

Спецназовцы бросились вперед. Они совершенно не ожидали серьезного сопротивления, потому вначале действовали без всякого опасения. Один, высокий, с почти прозрачными светлыми глазами, оказался рядом и сильно размахнулся дубинкой, чтобы с полной амплитудой обрушить свое оружие на голову Варяга.

Ему не удалось ударить: зэк пригнулся и вдруг, коротко взмахнув рукой, вонзил что-то острое в плечо нападающего. Дубинка выпала из руки ослепленного болью бойца, он непонимающе смотрел, как кровь волной заливает его рукав. Он даже не видел, как Варяг подхватил его дубинку, а потом было уже поздно: ослепляющий удар прямо по глазам отбросил его назад, к дверям, потом еще раз, уже по горлу, еще, еще. Он уже не видел, не мог дышать — лежал, задыхаясь, открывая рот, как рыба, выброшенная на берег, как рыба, оказавшаяся не в своей стихии, он был сломлен.

Варяг едва не увлекся; кто-то страшным ударом по голове чуть не оглушил. Ближайший янычар ногой выбил у него из рук дубинку, примерился нанести удар ботинком в челюсть, но Варяг, перехватив ногу, вонзил заточку в бедро, потом еще раз, кажется уже в живот, во всяком случае, 15-сантиметровое острие входило почти полностью. Все мелькало, враги сменяли друг друга с быстротой, немыслимой в обычной жизни, но он как-то успевал ориентироваться. Вдруг увидел отрешенный взгляд Хазара — одного из тех парней, что начали бой с прутьями от кровати. Человека три янычар безжалостно прыгали на нем, меся ногами, наверное, уже ничего не чувствующее тело. Варяг схватил попавшийся под руку табурет и изо всех сил кинул его в голову ближайшего врага. Но тот сумел увернуться.

Как-то совершенно незаметно руководство битвой перешло к одному из самых молодых здесь — к Владиславу Смурову. На Варяга теперь было обращено все внимание, когда два бойца кинулись к нему, размахивая дубинками. Оказывается, они сделали отвлекающий маневр: в этот момент страшный удар по плечу заставил его выронить заточку. Рука сразу онемела и повисла как плеть. Варяг не успел повернуться, как новый, еще более сильный удар — уже по ногам — свалил его. Он упал на четвереньки и, прежде чем смог прийти в себя и найти силы сопротивляться, получил мощный удар сапогом в подбородок.

Этот удар прояснил сознание, но одновременно и оглушил. Казалось, он стал все воспринимать более четко, видел, что почти все зэки лежат побежденные, что над ним трудятся четыре янычара, что скоро и он потеряет сознание и что битва проиграна, хотя боли он не чувствует.

Так все и осталось у него в памяти: то, что успел увидеть, прежде чем окончательно потерял сознание, — лежащие тела, кровь на полу и стенах, вопящий и скулящий спецназовец, и сам он — свернувшийся в клубок измочаленный зэк, бывший человек, а сейчас просто замордованный зверь, не желавший по дешевке отдавать свою жизнь. И это было последнее, что он смог увидеть и осознать.