Максим Михайлов - Возвращая долги…

Из сожженного села мы забираем беженцев. Человек двадцать. Это те из погорельцев у которых есть родственники в Цхинвале, готовые их приютить. Куда денутся семьи, у которых таких родственников нет, даже не представляю. Конечно, тут присутствует элемент традиционного кавказского гостеприимства и бескорыстной взаимовыручки. Приютят на какой-то разумный срок непострадавшие сегодня соседи. Но такая благотворительность тоже не может длиться вечно. Что они будут делать дальше? Через месяц? Через год? Трясу головой, выгоняя из нее непрошенные мысли. Это все не мои проблемы. Моя проблема сейчас то, что мне еще целых полгода до вожделенного дембеля, а тут творится такое, что становится реально страшно при мысли о том, какой это долгий срок. Хотя пуля дура, она не выбирает, кто дембель, а кто зеленый душара. Вон хоть Чижа вспомнить…

Вид у беженцев жалкий, нелепо одетые, грязные, с ворохом узлов, котомок, они забираются в наши машины. Рассаживаются прямо на полу, на досках. Как они умудряются там сидеть для меня загадка. Даже на гораздо более удобной боковой лавке отбиваешь себе за время дороги всю задницу. Но они сидят, им деваться некуда. Все вперемешку: угрюмые мужчины, причитающие молодухи, сурово молчащие старые матроны с пробивающимися над верхней губой усами, почти такими же густыми, как у мужчин, настороженно будто пойманные зверьки зыркающие во все стороны быстрыми перепуганными глазенками дети. Мне уже даже не жалко их, как-то притупилась первоначальная острота чувств. Теперь постигшие их несчастия, их страдания для меня просто работа, нудная, скучная, та, которую хочется сделать как можно быстрее. Мы научились отгораживаться от них, смотреть, как на неодушевленные предметы, не впускать в свое сердце их горе, иначе не хватит никаких душевных сил. Всех все равно не пожалеешь! Еще когда мы только грузились в машины, собираясь на выезд, я уже знал, что сегодня опять будут беженцы, сожженные дома и очередные трупы, что мы опять не успеем и вся наша помощь этому селу сведется к простой эвакуации пострадавших. И нечего тут лишний раз рефлексировать…

Теперь сидя у заднего борта «Урала» я могу окинуть их одним быстрым взглядом, не задерживаясь на лицах, стараясь не встречаться взглядами. Могу даже пересчитать по головам, если возникнет такое желание. Они сидят спокойно, стараются без крайней нужды не разговаривать и не шевелиться. Не привлекать к себе наше внимание. Какой прием ждет их в Цхинвале? Конечно, здесь к кровному родству совсем другое отношение, не такое, как в центральной России, но все равно, вряд ли кого-нибудь обрадует нежданное прибытие в дом целой толпы дальних родственников, намеренных обосноваться у тебя на неопределенно долгий срок. Моих родителей, например, точно бы не обрадовало. Я даже смутно припоминаю какой-то давний эпизод из детства с явлением отцовской родни откуда-то с периферии. Шумные, румяные тетушки и с ними донельзя вредная и противная девчонка моего возраста – двоюродная сестра. Веселая компания прибыла всего на какую-то неделю, дабы посмотреть своими глазами столичные чудеса. Гостиница оказалось для них слишком дорогим удовольствием, да и к чему она, если в городе живут родственники? Наверное всем было бы лучше, если бы они все-таки решили денег не экономить. Как-то очень ярко вспомнились чопорно поджатые губы матери, презрительное холодное недоумение во взгляде отца… Короче не слишком-то ко двору пришлась провинциальная родня в семье московских искусствоведов. Больше они у нас никогда не останавливались. Как впрочем и все другие родственники о существовании которых я лишь смутно подозревал, никогда не видя их самих в лицо. Вот такая вот история. Так это были гости приехавшие на неделю. А тут… Да, вряд ли этих людей ждет восторженный прием.

Я принялся их рассматривать исподтишка, с каким-то нездоровым болезненным любопытством гадая, как сложатся дальше их судьбы. Естественно в первую очередь мое внимание привлекла молодая осетинка, прижимавшая к груди девочку лет трех-четырех с широко распахнутыми испуганными глазами. Ребенок сидел на коленях у матери абсолютно неподвижно, словно боясь шевельнутся. А женщина что-то нашептывала девочке на ухо, ласково покачивая ее хрупкой тельце в такт движению машины. Она сама была еще совсем девчонка по нашим меркам, вряд ли ей было даже двадцать лет, а вот поди же ты, уже мать и жена. Они тут очень рано выходят замуж, двадцати пятилетняя невеста будет уже считаться перезрелой старой девой. Интересно, а ее муж платил за нее калым? Говорят в селах этот обычай до сих пор существует, и носит вовсе не формальный характер. Кто-то из парней рассказывал, что за хорошую невесту жених должен заплатить сумму равную цене нового легкового автомобиля. Деньги для нас просто фантастические. Потому обычно у них мужья намного старше жен. Вот и у этой тоже.