Максим Михайлов - Возвращая долги…

– Понимаете, вы не должны быть здесь. В этом городе, на этой улице… Ваше место не здесь…

Господи, что за бред? Как она только до сих пор еще меня слушает. Я запинаясь и заикаясь на каждом слове начинаю рассказывать ей, что вижу ее совсем не такой как сейчас. Гордой наездницей на горячем вороном коне, несущемся сквозь абсолютно дикие, заросшие волнующимся под порывами ветра буйным разнотравьем степные просторы навстречу встающему из-за горизонта солнцу. Про лук и колчан за спиной, про громовой топот копыт бешеной скачки, про разметавшуюся бурю черных волос и отражающий первый солнечный луч стальной шлем… Я сам понимаю насколько все это звучит глупо и жалко, но никак не могу остановиться, это какое-то внезапно накатившее изнутри сумасшествие. Слова вначале дававшиеся с трудом, теперь льются неостановимым потоком, бурной горной рекой. Они описывают ту картину, которую я хотел бы нарисовать сейчас вместо скучного, почти фотографического портрета. Наконец, внезапно забивший фонтан моего красноречья иссякает, и я замолкаю тупо глядя на растрескавшийся асфальт под ногами, не в силах поднять взгляд на лицо девушки, страшась того, что я там неминуемо увижу. В лучшем случае это будет отстраненное недоумение, а может быть и чего похуже… я знаю это. Я уверен почти на сто процентов и жду только резких все расставляющих по местам слов.

Но она молчит, не произносит вообще ничего. Просто молчит. Я тоже молчу тяжело дыша, чувствуя себя уставшим и полностью опустошенным, и одновременно испытывая некое иррациональное облегчение, будто выплеснул изнутри то, что так долго давило и распирало мою грудь, пробивая себе дорогу. Молчание делается уже просто невыносимым, я согласен на все, пусть будет недоуменная отстраненность, холодное презрение или даже, тот невольный испуг, что мы испытываем встретившись вдруг лицом к лицу с сумасшедшим. Я согласен, лишь бы не длить дальше эту безмолвную пытку. Собравшись с духом, как перед прыжком в холодную воду, я поднимаю склоненную на грудь голову, смотрю ей прямо в глаза. А она будто даже не замечает этого. Луиза мечтательно смотрит вдаль, куда-то поверх моей головы, вряд ли она видит сейчас запруженный туристами Арбат, сувенирные лавки и сидящего перед ней уличного художника. Она сейчас явно не здесь. Где же? Неужели в той самой, стонущей под ударами конских копыт степи, что привиделась мне при взгляде на ее лицо?

Мир вокруг внезапно перестает существовать. Остаемся только мы, я и она, вдвоем. Вязнут в плотном сером тумане людской гомон и немелодичные режущие слух аккорды бродячего музыканта, пропадают шум машин и порывы пахнущего угарным газом ветра. Нет вокруг ничего, ни людей, ни машин, ни шумной разнаряженной улицы. Ничего не осталось во всей Вселенной. Только я и девушка с полузакрытыми глазами и раскрасневшимся, обдуваемым вольным степным ветром лицом. Кажется я слышу как бьется ее сердце… Хочется дотронуться до нее, ощутить тепло ее сильного, напоенного энергией, молодого, зовущего тела. Грохочут, бьют железными подковами землю конские копыта! «Луиза… – шепчу я пересохшими губами ее имя, пробую его на вкус, сплетаю знакомые с детства звуки в чужое непривычное сочетание. – Луиза!» И серое марево отгородившее нас от мира рушится от звуков моего голоса. Проступают через редеющий туман очертания домов, пробивается вечное монотонное гудение большого города сплетенное из сотен и тысяч с детства знакомых неизбежных звуков.

Она вздрагивает, будто внезапно проснувшись, и смотрит на меня широко распахнутыми глазами, зрачки – черные омуты, бездонные горные ущелья, в них можно нырнуть и падать, падать до скончания времен. Она еще вся там, грудь тяжело вздымается под распахнутой легкой курткой, точеные пальчики рук крепко сжаты в кулачки, губы плывут в недоуменной стеснительной улыбке. Губы первыми отреагировали на ненормальность происшедшего, они уже спешат смущенно улыбнуться, показывая, что на только что случившееся не стоит больше обращать внимания. Они первыми пытаются вернуться обратно в надоевшую скучную, но такую уютную и безопасную обыденность. За улыбкой последуют слова, ироничные и чуть насмешливые и тогда, все что сейчас было с нами уже не воскресить, оно умрет, не успев даже толком родиться. Поэтому я спешу спросить, пока еще не перейдена обратно грань разумного и рационального, пока она еще не забыла того, что только что испытала:

– Вы увидели это? Правда, ведь? Увидели то, о чем я рассказывал?