Андрей Воронин - Закон против тебя

Он вспомнил, как у Бориса Ивановича однажды при всем честном народе лопнули брюки – с треском, по центральному заднему шву, – и поймал себя на том, что улыбается. Брюки лопнули, когда Комбат слишком резко присел, чтобы взвалить на плечи салагу по кличке Баклан, которому прострелили левую икру и который, помнится, уже решил, что настал его смертный час, а потому был не в состоянии не только двигаться, но и соображать. Он пролежал в канаве рядом с догорающим бронетранспортером минут сорок, уверенный, что останется здесь навсегда, а потом откуда-то появились взмыленные, закопченные и злые ребята, и Подберезский сразу же принялся палить куда-то в гущу «зеленки» короткими очередями с колена, а Комбат, изрыгая страшные ругательства, присел на корточки, чтобы взвалить Баклана к себе на спину, и вот тут-то с ним и приключилась неприятность, над которой потом неделю хохотал весь батальон.

Бакланов перестал улыбаться. Да, подумал он, Иваныч – это Иваныч. Вроде бы человек как человек – плоть, кровь, усы, и выпить любит, и поесть, да так, чтобы до отвала, но временами кажется, что внутри у него стальной каркас и четкая, как у промышленного робота, программа, которая заставляет его в определенных обстоятельствах действовать определенным образом. И один из пунктов этой программы, между прочим, гласит: «Если человек пропал, его надо искать, невзирая на сроки и возможные потери». Пока не найден труп, человек жив, и значит, он надеется на тебя – на то, что ты его не бросишь и будешь искать до конца. И ты должен искать, потому что иначе ты не можешь быть уверен в том, что когда-то кто-то другой станет до конца искать тебя. Сорок минут или сорок лет – какая разница, если человек жив?

Его взгляд снова остановился на старой фотографии с заломавшимися уголками. Комбат смотрел на него со знакомым прищуром, и Михаил как будто наяву услышал хриплый голос: «Левый фланг! Опять под хвостами выкусываете? Плотнее огонь!».

– Легко сказать, – пробормотал он, поднося к губам сигарету.

Взгляд прищуренных глаз сверлил его неотступно.

Михаил повернулся к фотографии спиной, но легче ему от этого не стало: он ощущал этот тяжелый, требовательный взгляд. Разговор с Подберезским растревожил память.

«Черт возьми, – думал Михаил, нетвердым шагом направляясь в ванную, – разве это то, о чем мы мечтали? Разве это жизнь?»

Он принял обжигающий душ и старательно выскоблил щеки и подбородок. Соскребая щетину с верхней губы, он думал о Зойке и пытался решить, как быть дальше.

Зойка была его двоюродной сестрой и жила в небольшой деревушке, расположенной в пятнадцати километрах от Козьмодемьянска. Ей было двадцать два года, и она уже давно поговаривала о том, что было бы неплохо перебраться в город. Бакланов отлично понимал ее: она была молода и хотела жить, а существование в загнивающей деревне, со всех сторон окруженной лесом, в двух шагах от газопровода Уренгой – Помары – Ужгород мало напоминало ту жизнь, которую Зойка наблюдала на экране телевизора. Работы она не боялась, была неглупа и при этом весьма недурна собой, так что насчет ее будущего Бакланов особенно не беспокоился, тем более что разговоры оставались только разговорами на протяжении целых двух лет.

Полторы недели назад ему позвонила тетка Алена и возмущенно поинтересовалась, почему Зойка не дает знать о себе. В голосе тетки звучала неподдельная обида, и Бакланову стоило немалых трудов разобраться, в чем, собственно, дело и почему он должен знать о Зойке больше, чем ее родная мать. После долгих недоумевающих вопросов и восклицаний с обеих сторон выяснилось, что Зойка уже неделю назад собрала вещи, купила билет и погрузилась в автобус до Йошкар-Олы. Бакланова она, естественно, предупреждать не стала, решив сделать ему сюрприз. С трудом переварив эту информацию, Михаил понял, что сюрприз удался на славу – даже лучше, чем планировала Зойка. Тетке Алене он ничего говорить не стал, кое-как успокоил ее, сказав, что во всем разберется, и поспешно повесил трубку, пока тетка не успела до конца осознать, что дело – дрянь.

После этого он сразу кинулся в милицию, понимая, что время упущено. После долгих мытарств его наконец принял какой-то молодой хлыщ в штатском, представившийся старшим оперуполномоченным Чудаковым, и с ходу поинтересовался, с какого возраста исчезнувшая гражданка Игнатьева употребляла наркотики и вела беспорядочную половую жизнь. Бакланов молча встал, намереваясь съездить старшему оперуполномоченному по шее для прочистки мозгов, но в последний момент сдержался, поняв, что этим он Зойке не поможет.