Андрей Воронин - Большая игра Слепого

– Весьма Иуйз Мателен, – учтиво ответил Брусковицкий.

– Я в этом не сомневался. Рад, что судьба свела нас с вами.

– И я рад…

Павел Павлович подал хозяину левую руку, затем натянул на нее перчатку – светло-коричневую, мягкую. Взял запакованные холсты и неторопливо вышел.

Мастерская Брусковицкого находилась на втором этаже двухэтажного деревянного дома. Вход в нее был отдельный – старая скрипучая деревянная лестница.

Брусковицкий закрыл дверь, защелкнул замки, накинул цепочку и лишь после этого перевел дыхание.

Он напоминал спортсмена, пробежавшего и выигравшего забег на марафонскую дистанцию. Его сердце бешено колотилось, руки подрагивали. Все еще сдерживая возбуждение, он стоял в дверях, не решаясь подойти к столу, наклониться, взять пухлый конверт.

Уже по виду, по тому звуку, с каким конверт упал на стол, Олег Иосифович понял, денег в нем раза в три больше, нежели в тот раз, когда Павел Павлович давал аванс.

"Ну, ну, не волнуйся, не волнуйся, Олег Иосифович, твоя жизнь только начинает налаживаться. Где же ты, Пал Палыч, раньше был, годков двадцать назад?

Тогда бы мне эти деньги, как бы я жил, как бы гудел!

Все мои друзья просто ликовали бы…"

Но все приходит в свое время. В свое время заводятся деньги, появляются любовницы и друзья, рождаются на свет дети. Каждому овощу и каждому фрукту свое время.

Наконец Брусковицкий вытер вспотевшие ладони о полу своего твидового пиджака, наклонился и поднял конверт, взяв его двумя пальцами за уголок. Конверт не был заклеен. Брусковицкий тряхнул его, и на стол выпали три стопки денег, схваченных аптечными резинками.

– Ото! – вырвался вздох из груди реставратора.

На столе лежало двенадцать тысяч. Все купюры были абсолютно новые.

– Сто, сто, сто, сто, сто двадцать раз по сто, – бормотал Брусковицкий, тыльной стороной ладони утирая мгновенно вспотевший лоб.

«Вот как надо работать! Полтора месяца – и столько денег. Это не в музее корпеть над какой-нибудь ерундой, переносить красочный слой с доски на полотно, склеивать, укреплять, подгонять, подбирать каждый кусочек, каждый фрагмент и каждую минуту бояться получить нагоняй от начальства. А здесь я сам себе хозяин, сам себе начальник, хочу – работаю, хочу – отдыхаю».

Брусковицкий разложил банкноты на столе так, как раскладывают пасьянс. Затем собрал деньги, свернул их в увесистую трубку, схватил резинкой. Подбросил на руке, поймал, словно бы взвешивая.

– Да, это деньги!

Уже третий раз за полтора года сотрудничества с Павлом Павловичем Брусковицкий получал такую крупную сумму. Восемь картин прошло через его руки, восемь подделок сработал он за полтора года – сработал, надо сказать, блестяще.

Брусковицкий медлил, не зная куда спрятать деньги.

У него появилось ощущение, что пачка горячая, что она жжет ладони. И как в добрые старые времена у Олега Иосифовича засосало под ложечкой: страстно захотелось выпить.

– Нет! – громко, на всю мастерскую сказал он.

«Нет и еще раз нет! Ни капли алкоголя, иначе все пойдет коту под хвост, иначе меня спишут, и сотрудничать со мной Пал Палыч больше никогда не станет. А так еще и впереди маячит высокооплачиваемая работа».

Брусковицкий подошел к умывальнику, глянул на грязную раковину, открутил кран. В трубах заурчало, кран несколько раз громко фыркнул, и шумная струя ударила в чугунную раковину, ударила так сильно, что раковина завибрировала и тысячи брызг полетели в разные стороны.

– Черт подери! – ругнулся Олег Иосифович, уменьшая напор воды. – Будьте вы неладны!

А затем припал к крану и принялся жадно лакать холодную, пропахшую хлоркой воду. Он пил так, словно неделю блуждал в жаркой пустыне и вот наконец добрел до оазиса, добрался до влаги. Вода лилась по подбородку, разбивалась о раковину, с подбородка потекла по острому, плохо выбритому кадыку и захолодела на груди. Брусковицкий продолжал пить, кадык судорожно дергался, похожий на мышь, попавшую в мешок: туда-сюда, туда-сюда.

Наконец реставратор утолил жажду. Он выпил не меньше литра. Это его немного успокоило.

– Фу, – прошептал Олег Иосифович, – даже если бы захотел выпить водки, в меня не вместилось бы сейчас ни грамма.

Брусковицкому казалось, что вода стоит уже во рту.

Он дернулся. В желудке булькнуло, как в аквариуме.

– Да, выпить я больше не смогу ни капли…

И Брусковицкий рассмеялся – рассмеялся истерично, нервно и в то же время радостно. Он смог обмануть свой организм, и от этого был счастлив. Правый карман пиджака оттопыривали деньги – плотная увесистая трубка, схваченная резинкой.