Андрей Воронин - Большая игра Слепого

И хотя эти домыслы к протоколу пришить было невозможно, сержант среагировал моментально:

– А ты че расселся? Тебя не касается, что ли? Ну-ка, встать! Ща завалим на пол, наручники наденем, повыступай у меня! Ну, пройдем по-хорошему или как?

– Никуда я не пойду, и никуда вы меня, не потащите.

Такое омоновцам приходилось выслушивать часто, но впервые в подобном заявлении звучала не бравада, а трезвый расчет,.

– Да, он никуда не пойдет, – сказал Федор Филиппович, с надеждой глядя на своего друга, словно тот мог подсказать выход из дурацкой ситуации.

Командир омоновцев, которому все эти препирательства уже изрядно надоели, напустил на себя сугубо официальный вид:

– А ну-ка, давайте, граждане, поднимайтесь, расселись тут, как на свадьбе! Быстро! Быстро!

– На каких основаниях вы нас задерживаете? – Федор Филиппович наконец-то смог в сумерках рассмотреть знаки отличия на погонах офицера и шевроны на рукавах.

– Для выяснения личности. А там посмотрим, что с вами, голубчиками, делать. В отделении с вами никто церемониться не станет. Скажите спасибо, что мы сейчас добрые, а то лежали бы вы мордой вниз, руки на затылок, и пыль бы нюхали.

Но почему-то капитан не спешил приводить свою угрозу в исполнение. Может быть, причиной тому был взгляд мужчины в черном берете и в кожаной куртке.

Что-то в его глазах было такое, что настораживало и не позволяло омоновцам развернуться во всю ширь, применить все свои навыки на двух гражданах-правонарушителях. Чувствовалось во взгляде превосходство – и моральное, и физическое, хоть силачом этот мужчина и не выглядел.

Когда глаза их встретились, капитана ОМОНа словно током ударило. Лицо его скривилось: не понравился ему взгляд, не понравилось превосходство. А еще больше не понравился страх, который зарождался в его омоновской душе. Это чувство надо было подавить, и немедленно.

Он шагнул в беседку, буквально грудью навалясь на мужчину в берете:

– Руки за голову! Встань! Повернись!

Мужчина выполнил приказания, а сержант принялся быстро и сноровисто его обыскивать. Но ничего подозрительного ни в карманах куртки, ни где-либо в другом месте найти не удалось.

Федор Филиппович не выдержал:

– Капитан… – каким-то странным, чуть одеревеневшим голосом буркнул он, – ты бы полегче.

– А что ты мне тыкаешь, – рявкнул омоновец, – хрыч старый, алкаш! В отделение захотел, в клетку к кавказцам, к наркоте и пидарам? Так и быть, устрою. – И капитан, выдернув из нагрудного кармана рацию, стал вызывать машину.

Лицо пожилого мужчины исказила злая улыбка.

– Погоди, капитан, погоди, зачем зря бензин жечь?

Может, мы все-таки договоримся?

Рука капитана замерла. У этих неплохо упакованных мужиков могли быть при себе деньги, а ему полтинник баксов не помешал бы. Капитан переминался с ноги на ногу, ожидая продолжения. И действительно, пожилой мужчина полез в карман и вытащил старое потертое портмоне.

"Полтинника вообще-то маловато будет, – прикидывал про себя капитан, – полтинником ты, старый хрыч, не отделаешься. Как-никак, ты меня оскорбил.

Предложи ты сразу деньги, мы бы тихо мирно ушли, а вы бы тихо мирно продолжали лакать свой дорогой коньяк. А теперь мы так дешево не купимся. Мои ребята злые на вас. Пусть тоже свое получат. Значит, так: полтинник мне, полтинник им – с их сержантскими погонами, хватит".

Он ухмыльнулся. Два сержанта, понимая, к чему идет дело, тоже заулыбались, хотя для порядка посматривали на задержанных зло.

Пожилой мужчина рылся в недрах своего бумажника, словно искал нужную купюру.

– Ну, чего копаешься? – поторопил его сержант, готовый от нетерпения выдернуть портмоне из его рук.

– Ага, вот, – каким-то спокойным голосом сказал задержанный, вытаскивая пятьдесят долларов, но портмоне прятать не спешил.

Капитан между тем спокойно ждал, что станет делать дальше этот старикан в старомодной серой шляпе, сдвинутой на затылок. Предложить деньги должен был, конечно, он сам, иначе происшедшее квалифицировалось бы как вымогание взятки, а так – дача взятки. Об этом знал и владелец старого портмоне: он просто держал купюру, зажав ее между большим и указательным пальцами.

– Ну, поторопитесь! – буркнул капитан, сузив глаза и сдвинув к переносице черные брови.

«Чего он ждет? – подумал Федор Филиппович. – Неужели мало пятидесяти?»

– Так-так, – наконец сказал омоновец, поняв, что пауза затягивается, и не в его пользу, – пятьдесят, значит? Это мало.