Андрей Воронин - Бросок Аркана

– Ну, ребята, счастливого вам пути! – напутствовал парней полковник, поочередно обнимая их за плечи.

– Долетим, куда денемся? – солдат дал себя приобнять, но любой внимательный наблюдатель с легкостью заметил бы, как пробежала по его лицу тень гадливости и отвращения. – Доставим товар в целости и сохранности.

– Не сомневаюсь, – радостно подтвердил полковник. – Ну и вы, Николай, смотрите уж, не подведите нас – когда будете делать репортажи, не забывайте о том, что больнее всего ранит слово.

Помните: мы с Анатолием вам доверяем.

– Конечно, конечно. Не беспокойтесь. Смонтирую все так, как положено.

– Все, ребята, поднимайтесь, пора, – кивнул полковник на дверцу самолета, в проеме которой появился летчик, призывно замахавший рукой.

– Пока, – парень в джинсах повернулся и быстро стал подниматься по трапу, а солдат, на секунду замешкавшись, снова повернулся к полковнику.

– Послушай, ты, – крикнул он ему в самое ухо, стараясь перекричать рев двигателей, – я, конечно, сделаю все, о чем мы с тобой договорились, но кое-что сказать тебе все же должен обязательно.

– Что?

– Скотина ты, полковник.

Офицер встрепенулся и отшатнулся от солдата, но тот придержал его за плечи и снова склонился к его уху:

– Не бойся, бить не буду.

– Пошел ты!

– Я тебе ничего не сделаю, хватит с меня роли судьи. Но я тебя предупреждаю – во-первых, не попадайся мне на глаза никогда. Больше не прощу. А во-вторых, полковник, не надейся на то, что все у тебя всегда будет получаться. Когда-нибудь тебе придется платить по счетам.

– Иди ты к черту! – крикнул солдату офицер, но парень уже повернулся и быстро взбежал по трапу, ни разу не оглянувшись. Дверца самолета закрылась, и спустя несколько мгновений транспортник уже выруливал на взлетную полосу, а полковник, придерживая фуражку, так и не двинулся с места, долго еще глядя вслед взлетевшему самолету…

– Что ты ему сказал на прощание? – спросил Самойленко Аркана, когда самолет набрал наконец высоту. Рев двигателей звучал здесь, в брюхе транспортника, немногим тише, чем за бортом, но все же позволял расслышать друг друга.

– А, ерунда! Просто напомнил ему одно знаменитое древнее изречение.

– Какое же?

– Мементо мори.

– Помни о смерти?

Вместо ответа Аркан лишь утвердительно кивнул, пытаясь в предвкушении долгого полета сесть поудобнее и попробовать хоть немного поспать. Ему сейчас не хотелось разговаривать, не хотелось обсуждать все те передряги, которые выпали на его долю за последние несколько недель.

Черт возьми, ведь сейчас он летел домой, в Москву, и каждая минута полета делала родной город все ближе и ближе!

Наконец-то сбывалось то, о чем мечтал он с того самого дня, когда родители проводили его в военкомат и за его спиной закрылись железные, с красными звездами ворота "накопителя", откуда призывников, уже в составе команд, отправляли в самые разные уголки страны.

Служба не была ему в тягость. Переболев тоской по дому и свободе еще в первые месяцы учебки, в дальнейшем он научился думать о Москве как о чем-то неконкретном, отвлеченном – мол, там, конечно, хорошо, но я вернусь не скоро. Он научился, заставил себя научиться отделять мечты от реальности, желания вечные и непреходящие от потребностей сиюминутных.

Было гораздо проще и легче думать, волноваться о выполнении задания, поставленного командованием перед вверенным ему подразделением, нежели мучиться мыслями о доме, о родителях, о девушках и московских улицах. Наверное, таков единственный выход для тех, кто попадает в армию – пусть неподшитый вовремя подворотничок станет суперпроблемой, первейшей головной болью, главной заботой и тревогой, а для всего остального, того, что осталось на гражданке, стоило выделить самый дальний уголок своей души и заглядывать туда как можно реже. Например, после отбоя, перед сном.

И если это удастся, то армейские будни станут действительно буднями – просто работой, службой, а не каторгой и отбыванием повинности за "страшное преступление" – родиться мальчиком и дожить до призывного возраста.

Арканову это удавалось. Он отлично научился "отключать" прошлое – так, чтобы с ним оставалась только окружающая действительность. Именно поэтому он смог с легкостью вынести все – бешеный ритм и напряжение учебки, смертельное дыхание гор Таджикистана.. Смог выжить, не свихнуться и не измениться, – не потерять все то лучшее и доброе, что было заложено в его душу родителями, наставниками, всеми теми, кто формировал его душу и взгляды до призыва.