Андрей Воронин - Кровавые жернова

Затем одна из женщин подошла к образу Казанской Божьей матери и протерла его. На чистой белоснежной салфетке остались две темно-красные полосы. Женщины, бледные и испуганные, стояли на крыльце церкви. Послали девочек в деревню за отцом Павлом.

Тот, запыхавшись, появился через полчаса.

Попадья и две пожилые женщины принялись объяснять священнику, показывая испачканные кровью салфетки. Он кивал и крестился, потом подошел к темной иконе, прильнул к ней, долго рассматривал, изучал. В двух местах священник обнаружил маленькие, как две спичечные головки, темные капли. Он снял их уголком салфетки, понюхал, потряс головой. Принялся тереть лоб. Перекрестился, встал перед иконой и сжал ладонями виски, словно это движение могло помочь разгадать тайну.

– Кровоточит, – пробормотал отец Павел. – Истинно кровоточит Богородица.

Ему не хотелось говорить о том, что он думает, но он произнес тихо-тихо, так, что женщины не услышали: «Предупреждает о чем-то плохом Богородица нас».

Эти слова вырвались со вздохом, слетели с подрагивающих губ священника.

– Господи, спаси нас, сохрани и помилуй! – батюшка опустился на колени перед иконой.

Женщины последовали его примеру.

К полудню уже все жители деревни Погост только и говорили о том, что икона Казанской Божьей матери в церкви плачет кровавыми слезами.

К дому священника на окраине деревни подошел старик с сыном. Поддерживая сгорбившегося отца, сын открыл для него калитку. Священник вышел на крыльцо. В это время два старших сына отца Павла, Сергей и Дмитрий, заносили наколотые дрова в сарай.

Увидев гостей, они приостановили работу.

Старик Иван Петрович кивнул мальчишкам на их почтительное «здравствуйте». Священник спустился с крыльца. Гость – широкоплечий мужчина – сразу же снял с головы кепку.

– Вот тут, батюшка, отец попросил, чтобы я его к вам привел.

– Спасибо, очень хорошо, Петр, – произнес священник, здороваясь с гостем за руку.

Девяностолетний старик был уже глух, плохо видел, глаза, как и у всех пожилых людей, стали почти бесцветные. Такие глаза окрашиваются в тон окружающему миру. Если старик находился в саду, то глаза становились зеленоватыми, если вскидывал голову и смотрел в небо, они преображались, превращаясь в прозрачно-голубые.

– Батюшка, – заговорил деревенский старожил протяжным голосом. – Мне сын с дочкой сказали, что Казанская в церкви заплакала. – Священник пока еще ничего не отвечал, лишь задумчиво кивнул в ответ. – Так я пришел сказать, что это плохой знак. Вас еще здесь не было, а я был молодым, вот таким, как он, – старик повернулся, посмотрел на сына. – Случилось это по весне, батюшка, в сорок первом. Храм тогда закрыть еще хотели. Приехали из района начальники разные, председатель колхоза с ними вместе на лошади прискакал и принялись уже дверь досками заколачивать, так бабы наши плакать стали. И милиционеры тут были… Все же не дали мы тогда храм забить, не позволили. Меня тогда в район в милицию завезли, думал, посадят в тюрьму, но потом отпустили.

Отец Павел слушал однообразный, медленно текущий голос старика, согласно кивал. Историю о том, как перед самой войной хотели заколотить церковь, он знал.

– Так вот, за неделю до этого, батюшка, мать моя, она тогда еще жива была, царствие ей небесное, – морщинистое лицо старика исказила гримаса боли, – она тогда мне рассказала.., и еще нескольким в деревне, что икона плачет. Мы тогда не поверили и вечером пошли в церковь. Открыли ее, протерли – тряпка красная стала от крови, красная и тяжелая, такая мокрая, словно ею не икону вытирали, а к ране кровоточащей прикладывали. В мае это случилось. Хорошо помню, как сейчас, погоды стояли хорошие, теплые.

И мы тогда посоветовались и решили никому не рассказывать. Никого уже из тех, кто это видел, в деревне не осталось. Кто на фронте погиб, кого немец убил, а кого и свои порешили, остальные своей смертью ушли. Видно Бог меня оставил, чтобы я, когда такое снова случится, предупредил вас, что быть беде.

Старик говорил спокойно, уверенно и убедительно. Он в этой жизни уже ничего не боялся, так как стоял на пороге смерти. Врать или сочинять что-либо для него не имело смысла.

– И что потом, было какое-нибудь несчастье? – спросил отец Павел и добавил:

– Может, присядете? Дмитрий, сынок, принеси Ивану Петровичу стул.

– Ничего, я постою. Вот, собственно, и все.

А потом, через неделю, храм приехали закрывать. А еще через месяц с небольшим немец на нас пошел, война началась.