Андрей Воронин - Ловушка для Слепого

Стучать зачем? Что ж ты наделал-то, недоумок?

– Я? – Телескоп стоял на коленях. – Я?! Да как ты мог подумать? Да чтобы я… С бабками – да, бес попутал.

Чего там, думаю, все равно никто не видел. Но чтобы на своих стучать… Да чего там! На себя стучать – что я, совсем больной? Что я, Кудрявого не знаю? До сих пор удивляюсь, как он нас живыми выпустил.

– Еще не выпустил, – утешил его Активист. – Ну а если не ты, то кто тогда?

– Да почем я знаю! Может, хмырь этот, который в багажнике. Клиент небось догадался, кто нас на него навел, и сразу к Кудрявому. Ну а Кудрявый спрашивать умеет.

– Ладно, – устало сказал Активист. – Ладно. Пропади оно все пропадом. Давайте копать.

– Ты что, поверил? – вмешался Тыква.

– Да откуда я знаю! Поверил, не поверил… А на дело мы что, вдвоем пойдем? Потом разберемся. Копать надо, а то устроили профсоюзный митинг вокруг свежего жмурика…

Уже совсем стемнело, когда они забросали могилу сухими ветками, заправили машину и двинулись в сторону Москвы. За рулем сидел Тыква, которому досталось меньше, чем Шараеву. Впрочем, ему тоже основательно перепало, так что серебристая «Лада», пересекая Московскую кольцевую автодорогу, двигалась с превышением скорости всего-навсего десять километров в час.

Глеб Сиверов проснулся и не сразу понял, где находится. Вокруг было темно и тихо, лишь где-то на самой границе слышимости раздавался негромкий плеск воды. Он прислушался к себе, проверяя, не бьется ли в дальнем уголке подсознания колокольчик тревоги, но внутренний сторож безмолвствовал. Глебу было тепло и уютно, но щеки и нос почему-то мерзли, и, обратив внимание на это странное обстоятельство, он окончательно проснулся и вспомнил, что находится на задании.

Выпростав из мягкого тепла левую руку, он поднес к глазам запястье. Светящиеся стрелки хронометра показывали без нескольких минут семь. Если верить календарю, до восхода солнца оставалось чуть больше получаса, а значит, вот-вот должно было начать светать.

Глаза уже привыкли к темноте, и Глеб не стал включать фонарик. Расстегнув «молнию» швейцарского армейского спальника на гагачьем пуху, он сел и торопливо обулся, морщась от ледяных прикосновений настывшей за ночь обуви. Набросив на плечи поношенный офицерский бушлат, он отстегнул полог и выбрался из палатки, глубоко вдыхая холодный воздух, в котором уже явственно ощущалось ледяное дыхание близкой зимы.

Небо на востоке уже начало сереть, наливаясь жемчужным предутренним светом. Трава вокруг палатки тускло серебрилась и тихонько похрустывала под ногой, схваченная ночным заморозком. Обрубленный капот стоявшего поодаль потрепанного «виллиса» с полувековым трудовым стажем и фальшивыми номерами стал сизым от тонкого слоя инея, ветровое стекло потеряло прозрачность, сделавшись молочно-белым. Дрова прогорели, но кострище было еще теплым.

Глеб поворошил золу, положил сверху немного хвороста и, опустившись на корточки, раздул небольшой огонь.

Грея руки над робким пламенем, он смотрел, как ширится и становится все ярче полоска света над восточным краем горизонта. Над рекой завис холодный туман. Лес позади молчал – птицам, которые еще оставались там, было не до песен.

Подбросив в огонь несколько веток. Слепой вернулся в палатку и вынул из рюкзака трехлитровый термос с кофе. Термос был хороший, и кофе еще не совсем остыл.

Глеб выпил три чашки подряд, стоя перед палаткой и наблюдая за тем, как все отчетливее выступают из редеющей темноты очертания предметов.

Палатка тоже была старенькая, армейского образца, из выбеленного солнцем и дождями защитного брезента.

Вместе с «виллисом» и линялым офицерским бушлатом с прожженными у костра полами она создавала вполне определенный стереотип, как нельзя более устраивавший в данный момент капитана ФСБ Глеба Сиверова.

Допив кофе, он снова посмотрел на часы. Пора было забрасывать удочки.

Хрустя замерзшей травой, он подошел к «виллису» и, пошарив за сиденьем, вынул оттуда две удочки – пластиковый «телескоп» с катушкой и антикварную бамбуковую трехколенку с самодельным поплавком. Трехколенка принадлежала лично полковнику Малахову, и тот вполне серьезно предупредил Слепого, что за удочку он отвечает головой.

Собирая удочку и разматывая леску, Глеб сдержанно улыбнулся воспоминанию. Пожилой, слегка мужиковатый полковник чем-то неуловимо нравился ему. Было в нем что-то располагающее. Конечно, на поверку все это могло оказаться лишь частью тщательно создаваемого имиджа, но в таком случае полковник Малахов был достоин восхищения как великий лицедей.