Андрей Воронин - Оружие для Слепого

«Не пить, не курить, острого нельзя, соленого нельзя и даже легкого спиртного – ни вина, ни пива. Никаких в жизни удовольствий. Вот разве что сон… Во сне можно и пить, и курить, и есть, что захочется».

В последние дни он не высыпался – нервы стали ни к черту; теперь же можно было позволить себе немного расслабиться. Да и врач советовал спать побольше: ведь когда Меньшов лежал на спине, кислота, скапливавшаяся в желудке, отходила от язвы.

Когда все дела, в том числе и кровавые, сделаны, когда деньги получены, то неразборчивого в средствах человека угрызения совести не мучат и спать не мешают. Меньшов решил вздремнуть. Еще в те времена, когда он был спортсменом, приучил себя засыпать в любое время, используя для этого старый проверенный способ: ложился, закрывал глаза и старался представить себе что-нибудь однообразное. Обычно это были волны, набегавшие на пляж.

Вот и сейчас, закрыв глаза, Николай увидел морской берег и водяные валы, накатывавшиеся на прибрежный песок. Постепенно звуки реального мира уходили от него, голову наполнял шум, пришедший к нему от воображаемого моря. Но человек не волен выбирать, что ему приснится, тут уж работает подсознание. И вместо того, чтобы заполучить во сне в руки пачку сигарет или бутылку вина, Меньшов, переместившийся из действительности в сон, просто шел по берегу вдоль кромки прибоя.

Ему страшно хотелось пить, на зубах скрежетал песок, который бросал ему в лицо резкий штормовой ветер. Песчинки хрустели так же, как комочки мелового раствора, напоминая о болезни.

Береговая линия была изрезанной: небольшой мыс, за ним бухточка, следом второй. Во сне боль отступила, словно ее и не было вовсе. Центр ощущений сместился к низу живота. К жажде и голоду добавилось еще одно желание – хотелось женщину, такую же недосягаемую на пустынном берегу, как и бутылка прохладного вина.

Но сон на то и сон, чтобы сбывалось несбыточное.

Меньшов миновал очередной мыс и увидел стройную, высокую женщину в белом балахоне, стоявшую на гладком, отполированном камне спиной к нему.

Она расправила руки, ветер трепал свободный балахон, и на нем то проявлялись формы женского тела, то материя надувалась пузырем. Женщина была совсем близко, по, как это обычно бывает во сне, ноги Меньшова приросли к земле, сделались неподъемными. Воздух сгустился так, что даже трудно было шевельнуть рукой.

Но Николай все равно шагнул к женщине, чувствуя, как желание охватывает его всего, до кончиков пальцев. Движения его становились все раскованнее, воздух казался уже не таким вязким, ноги свободнее сгибались в коленях.

Он обхватил женщину, попытался сорвать с нее балахон, но тот словно был зашит снизу. Николай путался в складках, ощущая под руками женское тело, но никак не мог добраться до самого вожделенного. А близости ему хотелось все больше и больше. И когда его рука скользнула вниз, он вдруг понял, что перед ним не женщина, а мужчина. Отвращение тут же накатило на него волной, такой же сильной, как только что переполнявшее его желание. Он разжал руки, и стоявшее перед ним существо повернулось к нему лицом.

И тут он увидел, что это Светлана Жильцова с тонкой раной на шее, уже почерневшей; с мертвенно-серого лица на него смотрели остановившиеся остекленевшие глаза. Николай почувствовал, что проваливается в песок, соскользнув с гладкого, отполированного волнами камня. Он закричал и тут же проснулся.

Произошло это как-то странно. Во сне он крепко зажмурился, а открыл глаза уже наяву. Холодный озноб пробежал по телу.

– Вот же, приснится… – прошептал Николай, тут же садясь в кровати.

Во рту было гадко, словно бы до этого он с полчаса сосал ржавую железяку. В сексуальном плане Меньшов был самым нормальным мужиком и никогда ни гомосексуальные связи, ни труположество его не привлекали. А сон случился на удивление богатым новыми ощущениями: даже сейчас, вернувшись к реальности, Николай помнил свои чувства, помнил так отчетливо, что казалось, будто во рту все еще хрустит мелкий песок, а руки ощущают шершавую ткань балахона.

Как всякий преступник, Меньшов был суеверен.

Такой сон не предвещал ему ничего хорошего, хотя объяснить его убийца не мог. Ему никогда раньше не снились жертвы собственных преступлений: ведь к убийству он относился как к работе и не испытывал никаких эмоций оттого, что отправил на тот свет очередную жертву.

И Николай потряс головой, отгоняя наваждение, и рассмеялся нервным смехом: