Андрей Воронин - Пророк

– Если честно… – уже не опасаясь камеры, произнес подполковник Кабанов. Он прислонился спиной к дереву и закурил дорогую сигарету. – Плохи дела, очень плохи. Все они служили в одном отделении, выполняли, так сказать, работу, участвовали в антитеррористической операции, уничтожая чеченских бандитов. Почти все из отряда, который мы командировали в Чечню, награждены медалями. Сам заместитель министра внутренних дел вручал им награды… А потеряли мы в Чечне немало.

– Почему они, Виталий Алексеевич, оказались за пределами части?

– Ну, знаете, парни молодые, жара-то какая стоит… – подполковник Кабанов принялся вытирать вспотевшее лицо носовым платком. – Решили искупаться. Их сам черт не удержит. Что им приказы?

– Если бы не вышли за пределы части?

– Ну, знаете, если бы не вышли, тогда хоронить бы их не пришлось, – подполковник сплюнул на пожухлую от солнца траву и растер плевок подошвой ботинка. – Скверные дела. В общем, больше сказать мне вам нечего.

– Что теперь делать будете?

– Искать.

– Кого искать, вы себе представляете?

– Кого, кого… Того, кто стрелял, искать станем.

– В Ельске-то населения всего ничего, э.то не Москва и не Питер, найти можно в два счета.

– Можно, – сказал подполковник Кабанов. – Мы бы уже давно нашли, все на ногах, все ищем. Одна беда – не знаем, кого искать.

Журналист хихикнул, понимая, что подполковник спецназа так и не понял, что его бестолковые признания фиксировала камера.

– Спасибо вам, Виталий Алексеевич.

Подполковник пошел к воротам, а журналист, подойдя к оператору, негромко спросил:

– Ну, как оно?

– Нормальная картинка получилась, – ответил оператор.

Журналист взял микрофон, оператор забросил камеру на плечо.

– Снимаю, – произнес оператор, и журналист спокойным голосом сообщил в камеру, что специальный репортаж он вел от ворот военной части из небольшого российского города Ельска.

Тимофей Кузьмич Свинарев в свои шестьдесят два года выглядел еще довольно моложаво.

Шевелюру он имел густую и черную, а немного выпирающий живот абсолютно не портил его крупную фигуру, лишь придавал дополнительную солидность. Среди соседей Тимофей Свинарев слыл мужчиной рукастым, мастером своего дела. И если кому-либо из жителей Ельска или близлежащих поселков требовалось поднять дом, подвести под него фундамент, перекрыть крышу, обложить кирпичом, подремонтировать старую русскую печь, то часто обращались к Свинареву, называя его ласково – Кузьмич.

Таким добрым и покладистым Тимофей Кузьмич был лишь до первой рюмки. Выпив же первую и не остановившись на второй, Кузьмин становился невменяемо буйным, и то, что еще пять или десять минут тому назад приводило его в умиление и вызывало легкую усмешку, после стакана водки становилось причиной безграничной ярости. Он бил дома посуду, крушил и ломал мебель, иногда даже хватался за двустволку, бегал с нею по дому, грязно матерился, ставил жену к стене и кричал, что сейчас ей, сучке, прострелит голову.

Правда, свои угрозы применить высшую меру по отношению к супруге Кузьмич не реализовывал, быстро отходил душой и тогда бил жену, да и двух дочерей. Ни милиция, ни коллеги, ни соседи с Кузьмичом ничего не могли поделать.

– Золотые руки мужик, но как выпьет – дурак, – поговаривали соседи и коллеги по халтурам.

Обратиться за строительной помощью, кроме как к Кузьмичу, на Садовой улице было не к кому. Большинство домов тут было отремонтировано Свинаревым. Соседям в помощи Кузьмич никогда не отказывал. Ему часто приходилось выезжать из Ельска в близлежащие поселки, оттуда он непременно возвращался при деньгах.

Собственное хозяйство Кузьмич вместе с женой и двумя дочками вел исправно. Забор вокруг дома на зависть соседям стоял крепкий и ровный, крыши бани, сараев и дома блестели новым оцинкованным железом. Дорожки к дому вели бетонные, ворота с улицы двойные, железные, за воротами в гараже с ямой и огромным погребом, выложенными розовым кафелем, стояли «Жигули», не добитые, а новенькие, купленные в прошлом году.

И все бы ничего, если бы не друзья Кузьмича.

А в друзьях у него числились, по словам жены, отпетые мерзавцы – личности падшие, пьяницы беспробудные. Сам Кузьмич мог не пить иногда по два месяца, зато потом оттягивался на всю катушку с друзьями, не имеющими к строительству никакого отношения, и гулял дня три. А появившись дома, гонял домашних, приписывая им все смертные грехи, якобы совершенные ими за время его длительного отсутствия.