«Боец, – как говаривал их командир майор Грушин, – существует лишь в двух ипостасях: или в строю, или погибшим». Эта формула была для него универсальной, отговорки и ссылки на болезнь, праздничный день, количество выпитого в расчет не принимались, нарушителям приходилось отвечать «по всей строгости».
Человек, взобравшись на вершину, смотрит вдаль, идущий по земле – под ноги. ОМОНовцы же дошли до той кондиции, когда каждый шаг требовал усилия воли. Холмогорова, стоявшего у кладбищенской ограды, они пока не замечали.
Андрей Алексеевич подумал: «Я чужой для них. Если не сказать больше. Вчерашний ужин в ресторане заставил их почувствовать собственную слабость. Вчера я был обязан остановить их. Сегодня – не вправе мешать проститься с друзьями».
Идти сейчас в город он не мог – туда вела единственная дорога. На ней не разминешься.
Оставалось подняться на холм. Холмогоров легко добрался до вершины, туда, где под березами виднелись пятна песка. Сюда снесли после похорон сбитые из досок подставки для гробов. Анд рей Алексеевич присел на одну из них и прислонился к стволу березы.
Ветер донес до него шорох травы под ботинками тяжело ступавших мужчин. ОМОНовцы смолкли, лишь только миновали калитку в ограде.
Вскоре, когда милиционеры остановились, ветер принес к Холмогорову и запах крепких дешевых сигарет.
– Кто скажет слово? – спросил сержант Сапожников.
– Я не умею, – отозвался Куницын. – У других складно получается, а меня говорить не учили.
– Ты, Олег, письма хорошие писать умеешь, скажи.
– Генерал толково сказал, добавить нечего.
– А мне не понравилось. Вроде все правильно – по сути, но души в словах нет.
– Он же ребят не знал, о чужом человеке с душой не скажешь.
– Так что? Просто так на могилах выпьем и уйдем? Тоже не правильно. Мы слова не скажем, и на наших похоронах ребята промолчат. Я такой смерти себе не желаю.
– Слова или есть, или их нет. Мужики, я так думаю, надо по-простому сказать, так, как мы между собой говорили бы.
– Вот и скажи.
Сержант Куницын закрыл глаза, наморщил лоб и шепотом, от которого у ОМОНовцев мурашки по спинам побежали, стал цедить слова:
– Ребята. Мы вот.., это.., к вам пришли… И вы бы к нам пришли. Борис, Леша, Вася, Коля.
С каждым могло случиться. Если я живу, то это потому, что вы погибли. А потому мы – живые, тут, на ваших могилах, должны поклясться отомстить за вас, за каждого нашего несколько чеченов положить, чтобы они, падлы, знали.
Куницын, когда говорил, медленно разводил руки, пока не стал похож на кладбищенский крест. Его вкрадчивый шепот, казалось, проникает не только в души товарищей, но и просачивается под землю. Сапожников дернул Павла Куницына за рукав. Тот открыл глаза, недоуменно посмотрел на свои разведенные в стороны руки, словно они принадлежали кому-то другому.
– Ты, Паша, чего?
– Сам не заметил, как руки поднялись.
– Такое бывает.
– Я правильно все сказал?
– Даже не знаю.
– Мы должны отомстить.
– Должны…
– Тогда и ты клянись.
Сапожников молчал, молчали и другие спецназовцы.
– Я клянусь, – тихо проговорил Куницью, – клянусь убивать за вас, ребята, чеченов без разбору. Клянусь мстить.
Куницын обвел взглядом приятелей.
– А теперь и вы все поклянитесь.
Ни у кого не хватило сил отказаться.
– Клянусь…
– Клянусь…
– Ты чего, Гришка, молчишь?
– Кавказскую овчарку вспомнил, – ответил Гриша Бондарев.
– Не бойся, мертвые не кусаются. Клянись! – бросил Куницын.
– Клянусь…
Все замолчали, избегая смотреть друг другу в глаза. Сапожников торопливо свинтил пробку с бутылки, плеснул понемногу на каждую могилу, неумело перекрестился и отпил пару глотков.
Бутылку пустили по кругу. Каждый из ОМОНовцев, запрокидывая голову, видел над собой безрадостное дождливое небо. От этого еще горше становилось на душе, хотелось выть по-волчьи.
– Мы поклялись, – напомнил Куницын и протянул руку ладонью вниз.
Рука ложилась на руку, сжимались пальцы.
– Смерть за смерть…
– Отомстим…
– Мы им покажем…
– Черт, – выругался Куницын.
Он так долго стоял на одном месте, что не заметил, как его ботинки увязли в раскисшей земле.
В какой-то момент ему показалось, будто кто-то невидимый схватил его ноги мертвой хваткой.
– Бывает, – вздохнул Сапожников, – перенервничали.
ОМОНовцы, не оглядываясь, двинулись к мосту. Холмогоров чувствовал себя опустошенным, хотелось подойти к спецназовцам, сказать слова, способные унять злость и ненависть в их душах, но не существовало таких слов – он оставался чужим для них, их горе не было его горем. Слова утешения всегда лживы.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу