Андрей Воронин - Убрать слепого

Потапчук не раз осторожно выражал Глебу свои сомнения в целесообразности создания семьи – при такой профессии, как у него, даже сколько-нибудь долговременная связь с женщиной, пусть и не освященная, так сказать, брачными узами, неизбежно становилась ахиллесовой пятой. То, что произошло, как ни мерзко это звучало, должно было стать для Сиверова хорошим уроком или сломать ему хребет.

«Если он это переживет, – подумал генерал, – цены ему не будет.» Впрочем, похоже было на то, что Слепой идет на поправку. То, с каким энтузиазмом он ухватился за дело «вольных стрелков», генерал счел добрым знаком. Конечно, Слепой сильно изменился за эти дни – стал жестче, грубее, надев на себя спасительную броню всепобеждающего цинизма, но иначе и быть не могло. Человека пожиже смерть ребенка и разрыв с любимой женщиной попросту смели бы с лица земли, превратив в сгусток воющей протоплазмы, плавающий в алкоголе. Судя по слабому, но легко уловимому душку, витавшему в мансарде во время последнего визита генерала, Слепой тоже прошел через эту стадию, но теперь она, похоже, была позади. Это было хорошо, но сосущее чувство неуверенности не проходило: каменная стена безграничного доверия, которое испытывал генерал Потапчук к своему агенту, дала трещину.

Генерал протяжно вздохнул и взялся за трубку телефона: следовало обеспечить Слепому прикрытие и принять меры к тому, чтобы отряд «Святой Георгий», который в ближайшее время должен был начать таять, как кусок рафинада, опущенный в крутой кипяток, не получал пополнения. Сделать это было непросто, но это было реальное дело, в необходимости которого генерал Потапчук был убежден на сто процентов, и потому с предстоящими трудностями приходилось мириться. Генерал был уверен, что справится.

Главное, чтобы справился Слепой.

Владимир Иванович Малахов вовсе не считал себя злодеем. Точнее, подобная мысль просто никогда не приходила в его превосходно вылепленную, гордо посаженную голову с чеканным профилем римского патриция и уложенной волосок к волоску густой пышной шевелюрой, на висках уже изрядно тронутой тусклым серебром. Владимир Иванович был за гранью добра и зла – у него были иные масштабы.

Злодей – это тот, кто подкарауливает в темном переулке беззащитную жертву или взламывает с помощью женской шпильки грошовый замок чьей-нибудь квартиры, чтобы вынести оттуда все, что можно сдвинуть с места. Владимир Иванович никогда не занимался подобными делами и не собирался заниматься ими впредь. Он работал с бумагами, общался с людьми, которые все до единого были хорошо выбриты и никогда не крали кошельков, и возглавлял набирающее силу политическое движение.

Он никогда не видел людей, которые раз в два месяца собирались в учебных лагерях и проводили время в напряженных занятиях по рукопашному бою, подрывному делу, и стрельбе с расстояния меньше пятидесяти метров, и, уж тем более, никогда не общался ни с одним из этих людей, хотя обмундирование, вооружение и сами лагеря оплачивались в основном из его кармана. То, что при этом Владимир Иванович часто путал свой карман с государственным, было сущей мелочью: в конце концов, он старался ради счастливого будущего России, и за это прощал себе многое. Государственный карман был абстракцией, чисто умозрительным понятием, так же, как голодающие врачи и учителя, но, в отличие от последних, приносил реальную пользу. Дэвид Копперфилд умер бы от черной зависти, с неделю понаблюдав за тем, как Владимир Иванович извлекает буквально из ничего тугие пачки хрустящих серо-зеленых банкнот, на каждой из которых было не меньше двух нулей. Это не было злодейством – это был нормальный деловой подход. То, что не взял Владимир Иванович, непременно взяли бы другие, ничуть не озабоченные, в отличие от господина Малахова, будущим страны. Это ворье понастроило бы себе дач на Канарах, накупило бы «роллс-ройсов» и всю вторую половину жизни провело бы, трясясь над своими сокровищами и остервенело стяжая новые, пока Россия медленно, но верно разваливалась бы на куски.

Владимир Иванович Малахов, депутат Государственной Думы и лидер Российского национал-патриотического фронта, не имел дачи на Канарах и «роллс-ройса», справедливо полагая, что всему свое время.

Пока что он скромно довольствовался «мерседесом» представительского класса и небольшим пятнадцатикомнатным особнячком в Подмосковье. При наличии пристойного жилища в центре города и отсутствии нездоровых амбиций этого было вполне достаточно для того, чтобы вести здоровый, достойный и вполне комфортабельный образ жизни. Владимир Иванович был, слава богу, начисто лишен этой российской разухабистости, которая сплошь и рядом заставляет людей жрать в три горла, в прямом и переносном смысле, и умирать потом от несварения желудка – чисто физического, а также политического и юридического. Он никогда не мечтал царствовать. Ему хотелось править, и он знал, что управление страной не будет для него синекурой. Это будет суровое, наполненное тяжким трудом время и для него, и для страны. России давно пришла пора очиститься от скверны, и Владимир Иванович искренне хотел ей в этом помочь. Для осуществления его целей требовались деньги, и он добывал их различными путями, старательно избегая при этом того, что могло быть признано криминалом.