Леонид Влодавец - Простреленный паспорт. Триптих С.Н.П., или история одного самоубийства

— Я сяду, сяду, Светлана Павловна, — пробормотал Серега, он чувствовал, что тот новый, страшный человек, который вселился в его тело, опять начал действовать, опять готовит его разум к самооправданию, а речь — к произнесению лжи.

— Меня это так потрясло, — проговорил Серега и отчетливо понял, что Бога нет, ибо такой лжи он не потерпел бы. Но речь уже подчинялась тому, новому: — Я шел и думал, что вам сказать… Но может быть, чем-то можно помочь?

— Да чем уж поможешь?! — опять вздохнула Светлана Павловна. — Если б только его убили! А он-то сам? Ну как он мог! У нас ведь обыск был. Отца-то когда инфаркт ударил — как раз тогда… патроны нашли, с жаканами гильзы, смазку ружейную… Акт какой-то или протокол писали. Соседи понятыми были. А мы-то еще и не знали ничего! Отец уж их уговаривал, говорит: «Я его, дурака, выпорю, чтоб он знал, как с оружием шутки шутить!» А милиционер и ответил: «Поздно, папаша, воспитывать собираетесь! Ваш сынок трех кооператоров убил, и его самого…» Ой, Господи, Боже мой! Да за что ж ты меня караешь-то-о!

Это был российский, истошный стон, причитанье, вой. Прежний Серега, наверное, пулей вылетел бы из квартиры и бросился в райотдел милиции: «Вот он, я убил, вяжите!» Но тот Серега незримо лежал на дороге между реальными убитыми. Сейчас он, может быть, уже находился в морге рядом с Мишкой и Владиком. Завтра его будут хоронить.

Новый Серега мог вытерпеть и стон, и причитание, и вой. Он не относил их к себе, хотя знал, что мать про- клинает сейчас убийцу, чтобы ни совершил ее собственный сын. Рядом с матерью убитого сидел не кающийся убийца, а невинный педагог, тоже глубоко скорбящий по безвременно ушедшему ученику.

— У меня остались рисунки… — произнес он так, как должен был произнести этот скорбящий учитель. — Чудесные рисунки. Он был у меня лучшим учеником.

О небо, да это же верх лицемерия! Где ж твои громы и молнии, Илья-Пророк, покарай нечестивца!!! У Сереги из левого глаза капнула настоящая слеза! «Верю, верю!» — вскричал бы потрясенный Станиславский. — Я вам принесу их, — пообещал Серега, — я уверен, тут ошибка какая-то… Подлость. Не мог он! Не мог. Он же художник. Гений и злодейство не совместимы…

Очень кстати пришлась эта фраза из Пушкина.

— Правда? Вы верите?! Вы верите, что он не виноват?! — встрепенулась мать, будто Серега принес ей весть, что сын ее не убит, а только ранен и через неделю будет на ногах…

Ох уж эти русские матери! Даже надежда на то, что сын погиб как честный человек, их ободряет.

— Да! Верю! Он не мог! — повторял Серега, и Светлана Павловна, плача у него на плече, говорила сквозь всхлипы:

— Спасибо вам, спасибо, родной вы наш!

За что?!

…Когда Серега вернулся домой, он застал Зинку и Ивана у телевизора. Удачно у них подобрались имена, прямо как в известной песне Высоцкого. Диалог, который происходил при этом, почти в деталях совпадал с текстом песни, поэтому приводить его не стоит.

А Серега, хлебнув чайку, пошел «мурзильничать». Точнее, он соорудил еще один подрамник и обтянул его холстом. Он получился точно такой же, как и два предыдущих, — Серега уже знал, что картина будет завершать триптих. Еще до ночи, то есть до того, как лечь спать, он положил грунт. Ему отчего-то казалось, что он может не успеть… Черт его знает, куда он торопился?

Пятница, 27.10.1989 г.

И действительно, торопился он зря. Едва он явился на работу, даже не успел еще подняться наверх, как к парадному входу клуба подкатила «Волга». Из нее пружинисто выскочила Аля.

— Поедем, — сказала она, — ты должен их проводить. С начальством я сейчас все обговорю.

Естественно, Иван Федорович протестовать не стал. Он вообще сильно побаивался Алю. Скажи она, чтобы бывший майор пополз по-пластунски, — исполнил бы. Это было довольно странно, потому что Серега знал — зря заведующий ни перед кем не угодничает.

— Мне бы переодеться надо, — заметил Серега, когда Аля открыла перед ним дверцу, — неудобно в джинсах.

— Неудобно штаны надевать через голову. Время поджимает. Нам надо успеть в Митино к 14.30, а сейчас уже без пяти одиннадцать. Пальто у тебя черное, вполне траурный вид.

— Вчера меня Лена приглашала, — произнес Серега, когда Аля уже гнала «Волгу» по шоссе.

— Я знаю. Ты ее вчера привел в полную депрессию. А она — сволочь, потому что не сказала тебе прямо, что я просила тебя быть на похоронах. Конечно, она утверждала, что я ее оскорбляла, да?

— Нет, она просто обиделась за то, что ей высказала все, что между нами было.