Андрей Воронин - Мертвый сезон

– Шалун, – повторила Роза Соломоновна. – Поверьте, Федор, мой мальчик, когда имеешь дело с женщинами, не стоит переоценивать свои силы. Будь я хотя бы на десять лет моложе, я бы доказала вам, кто прав в этом споре. Впрочем, тогда и спора бы не было...

– Право же, Роза Соломоновна, вы вгоняете меня в краску, – смущенно произнес Глеб, борясь с острым желанием демонстративно посмотреть на часы.

Роза Соломоновна захохотала раскатистым басом оперного трагика и, махнув в сторону Глеба толстой, как окорок, рукой, сказала:

– Идите уже, мальчишка, не то ваша дама состарится и поседеет, пока мы с вами тут заговариваем друг другу зубы!

Глеб не стал говорить о том, что единственная дама, имеющая отношение к его визиту в этот гостеприимный город, никуда не денется: она может ждать сколько угодно, годами и десятилетиями, все время находясь на расстоянии протянутой руки, а то и вовсе сзади, прямо за твоим плечом, с занесенной для удара ржавой косой.

В полутьме лестничной площадки, где пахло кошками и щами Розы Соломоновны, фальшивая улыбка сползла с его лица. Глеб действительно торопился: он уже узнал все, что хотел, и не было никакого смысла тянуть время, описывая круги возле намеченной жертвы.

Да, теперь он знал все, что требовалось знать для успешного завершения дела, вот только цена этого знания, как обычно, оказалась чересчур высока. "Прости, Степаныч", – снова подумал Глеб и, толкнув тяжелую скрипучую дверь, вышел из пахучей полутьмы подъезда на ослепительно яркий солнечный свет.

Аршак Геворкович Багдасарян был одет по-домашнему – в роскошный, отливавший золотым блеском халат с кистями, из-под которого сверху выглядывала белоснежная крахмальная сорочка, а снизу виднелись безупречно отглаженные брюки, о стрелки на которых, казалось, можно было порезаться. На ногах у Аршака Геворковича были удобные домашние туфли из мягчайшей золотисто-коричневой замши, на мощной шее бывшего профессионального борца поблескивала золотая цепь, терявшаяся в густых зарослях черных как смоль волос на груди. Аршак Геворкович сидел в глубоком, антикварной красоты кресле с темно-синей бархатной обивкой, положив вытянутые ноги на подставленный специально для этой цели пуфик – тоже синий, бархатный, на причудливо изогнутых ножках красного дерева, – и мрачно курил длинную тонкую сигарету, невидящим взглядом уставившись в широкий плоский экран японского телевизора. Под рукой у него, на придвинутом к креслу низком столике, помещались пепельница, графин превосходного коньяка, рюмка и блюдо с отборным виноградом. Виноград выглядел нетронутым, да и уровень жидкости в графине на протяжении всего вечера понизился ненамного, зато сигаретная пачка пустела прямо на глазах, и соответственно в пепельнице росла гора коротеньких, смятых окурков.

По телевизору шел какой-то фильм – японский, а может быть, китайский. На экране с головы до ног затянутый в черное, гибкий, как кошка, неестественно ловкий и прыгучий человек в маске размахивал самурайским мечом, совершал головокружительные трюки, мастерски дрался любым оружием, какое только попадалось под руку, уворачивался от автоматных пуль и в одиночку побеждал десятки врагов. Аршак Геворкович этого не видел; происходящее на экране было для него просто хаотичным движением цветных пятен и мешаниной азартных выкриков. Все это служило неплохим фоном для размышлений – не лучше и не хуже любого другого фона. А подумать Аршаку было о чем.

Багдасарян вовсе не надеялся, что придумает что-то из ряда вон выходящее: свои способности в этом плане он знал лучше, чем кто бы то ни было, и никогда не обольщался по поводу тонкости своего ума. Он был спортсмен, борец, и с ранней юности привык делать ставку на грубую физическую силу. Когда-то ему было мало равных в технике боя, и тактиком он был неплохим, а вот со стратегическим мышлением у него было не ахти. Да и зачем оно, стратегическое мышление, во время короткой схватки на ковре?

Аршак Геворкович знал, что это недостаток, и притом очень большой. Да, он считал себя умнее подавляющего большинства русских, но даже и среди русских порой встречаются экземпляры, справиться с которыми бывает нелегко. Думая о том, что случилось в последние несколько дней, Багдасарян испытывал непреодолимое желание выбежать на улицу и кричать во все горло, колотя себя кулаками в грудь, пока противник не примет вызов и не сойдется с ним один на один в смертельной схватке. Какое это было бы наслаждение! Увы, Аршак Геворкович понимал, что ему, уважаемому человеку, не пристало вести себя как самцу гориллы. Тем более что, если приглядеться, некоторое внешнее сходство между ним и упомянутым самцом определенно наблюдалось...