Андрей Воронин - Мертвый сезон

О том, какие служебные последствия будет для него иметь это происшествие, Скрябин даже не думал. Это было ясно как божий день. Он никогда не скрывал своих приятельских отношений с покойным. А чего скрывать, если твой хороший знакомый – депутат, солидный бизнесмен, один из отцов города? А теперь в доме у отца города вдруг обнаруживается целый подпольный арсенал, и бог его знает, что еще там обнаружится при более детальном осмотре...

В общем, было ясно, что с погонами придется проститься, но по сравнению с другими открывшимися перспективами это волновало полковника меньше всего. Здоровье у него было в полном порядке, и он рассчитывал прожить еще, как минимум, лет тридцать – тридцать пять. Провести все эти годы он, разумеется, намеревался на свободе, а не в тюрьме, которая теперь замаячила у него впереди. Но даже до тюрьмы Скрябин мог не дожить: тот, кто объявил отцам города войну, не шутил и действовал очень тщательно, ничего и никого не пропуская, – примерно так, как действовал сам Петр Иванович, пропалывая грядки на своем дачном участке...

Петр Иванович снова посмотрел на пистолет, и в мозгу опять закружились, как кружится, свиваясь в воронку, грязная вода в раковине, обрывки усвоенных в незапамятные времена понятий: высокое звание, честь офицера, единственный выход... В общем, мертвые сраму не имут, как сказал в еще более незапамятные времена какой-то русский князь – Александр Невский, Дмитрий Донской, а может, и вовсе какой-нибудь Суворов или Кутузов. И так же, как уходит из кухонной раковины грязная вода, вся эта чепуха, покружившись с минуту, ушла, схлынула, не оставив после себя ничего, кроме голого инстинкта самосохранения. Не мог он выстрелить в себя – ну, не мог и все тут! Хотя и понимал, что это было бы проще всего. Жена погоревала бы, да и успокоилась. Несчастный случай во время чистки оружия, с кем не бывает... А так, когда начнутся неприятности по службе – а они начнутся очень скоро, – она, супруга разлюбезная, будет пилить его с утра до ночи. До тех пор будет пилить, пока этот московский киллер до него не доберется...

Петр Иванович представил себе, что может умереть от влетевшей через окно пули и последним, что он услышит в своей жизни, будет сварливый голос жены, обвиняющий его во всех смертных грехах. От такой перспективы ему сделалось совсем муторно, и он поспешно хватил еще стопку. Водка была теплая, омерзительная на вкус и, что хуже всего, нисколечко не помогала.

Полковник вспомнил утро на маяке. Там тоже было полным-полно мух, прямо как здесь, на даче. Они ползали по изорванным, искромсанным, изувеченным трупам, и было очень трудно понять, что здесь, черт возьми, произошло, какая сила сотворила такое со всеми этими людьми. А потом кто-то узнал Хачатряна, который уже лет десять как числился в международном розыске, и полковник понял, что неприятности продолжаются, причем масштаб этих неприятностей растет в геометрической прогрессии. Он-то, в отличие от Павла Кондратьевича Чумакова, отлично знал, что за птица Эдик Хачатрян. Лица еще двоих убитых показались ему знакомыми; это были люди Аршака, и то, что их обнаружили вместе с Хачатряном, служило завершающим штрихом к портрету покойного депутата городского законодательного собрания Багдасаряна. Здесь действительно работал киллер экстра-класса: он не просто убивал, он еще и выводил убитых на чистую воду, и это было хуже всего, потому что мертвые тащили за собой живых.

Полковник прислушался к своим ощущениям. Он таки был пьян; попытаться, пожалуй, стоило. Вялым жестом протянув руку, Петр Иванович вытащил из кобуры пистолет, сдвинул флажок предохранителя и взвел курок. Сидя с пистолетом в руке, он еще раз все обдумал. Стрелять надо было не в висок, а в сердце или под подбородок, и притом с некоторого расстояния, чтобы не было ожога. Тогда самоубийство и впрямь может сойти за несчастный случай. Мертвому, конечно, все равно, но ведь останутся жена, дети... Сплетен в любом случае не миновать, но факт, что возбуждать уголовное дело против покойника никто не станет, – смысла в этом никакого, да и вдову, даст бог, пожалеют.

Петр Иванович опустил руку с пистолетом на колени, старательно навел дуло и положил большой палец на спусковой крючок. Теперь надо было нажать – плавно, аккуратно, чтобы не сбился прицел. Оказалось, что нажать он по-прежнему не может; рука, сжимавшая пистолет, дрожала от напряжения, пот градом катился по лицу, заливая глаза, но лежавший на спуске палец словно парализовало. Убедившись, что водка опять не помогла, Петр Иванович с отвращением швырнул пистолет на стол и перевел дыхание. Он знал, что патрона в стволе нет, и все равно не сумел спустить курок, потому что – а вдруг? Говорят, и незаряженное ружье раз в год стреляет...