Андрей Воронин - Мертвый сезон

– Мне приятно видеть в этом зале много новых лиц, – заговорил Павел Кондратьевич, рассеянно просматривая переданные ему бумаги. – Вы редко балуете власть таким пристальным вниманием, а зря. Хотелось бы, чтобы освещение работы городской администрации в прессе было более полным и менее... э... однобоким. Чем чаще мы с вами будем встречаться, чем откровеннее станем беседовать, тем меньше будет возникать досадных недоразумений, когда журналист, что называется, слышал звон...

Он увидел скептические улыбки, услышал пробежавший по залу легкий шепоток, но сделал вид, что ничего не заметил. "Сволочи, – подумал он, с рассеянно-благодушным видом перекладывая странички в раскрытом бюваре. – Небось думаете: ну, Чумаков сморозил! Думаете, вы умнее меня... Все так думают, всегда. Каждый считает себя самым умным. Чего ж вы тогда не богатые, если умнее всех?!"

Внезапно вспыхнувшее желание сейчас же, немедленно задать этот вопрос вслух было таким острым, что Павлу Кондратьевичу стоило немалого труда его преодолеть. Он подумал, что события последних недель сильно потрепали его нервную систему и что надо бы взять отпуск хотя бы на неделю и смотаться куда-нибудь подальше от людских глаз, где его никто не знает и не станет отравлять ему жизнь. Негласная борьба за губернаторское кресло утомила его; Чумаков знал, что в этой гонке не принято брать тайм-аут, и от этого его охватывало чувство глухой, безнадежной тоски. Он никогда не думал о себе как о послушной марионетке Багдасаряна, но теперь, когда Аршака не стало, помимо обычного сожаления он ощущал какой-то странный дискомфорт. Ему как будто чего-то не хватало, но чего? Совета? Руководства? Или, как утверждали злые языки, привязанных к рукам и ногам ниточек?

Но, в чем бы ни нуждался сейчас Павел Кондратьевич, общение со скептически настроенными журналистами в перечень необходимых ему вещей и явлений не входило. Смотреть ему на них не хотелось. Оттого-то и перекладывал он в бюваре бумажки, которые в этом вовсе не нуждались, поскольку лежали строго по порядку.

– Что ж, – поднимая голову от бювара и фокусируя взгляд на точке, расположенной где-то позади сидевших перед ним подонков с их блокнотами и диктофонами, продолжал Павел Кондратьевич, – я думаю, мы построим нашу встречу по традиционной схеме. Мне передали вопросы, которые вы хотели бы мне задать, и сейчас я постараюсь по мере возможности дать на них исчерпывающие ответы. После этого вы сможете задать дополнительные вопросы, если они у вас возникнут. Так мы с вами поступали всегда, хотя многие из присутствующих здесь этого не знают... – он намеренно подвесил конец фразы в воздухе и сделал паузу, давая им почувствовать свое неодобрение, – и так, полагаю, мы будем поступать впредь, потому что... Ну, потому что это удобно и экономит время – и мое, и ваше, – закончил он простецким, доверительным тоном. – Некоторые вопросы повторяются, – добавил он, будто спохватившись, – и я не стану их зачитывать. Итак, если нет возражений, давайте приступим.

Возражения у них наверняка имелись – недаром же они притащились сюда такой толпой, – но вслух этих возражений никто не высказал, и Павел Кондратьевич приступил. Он зачитывал вопросы по бумажке, а потом отвечал – подробно, даже излишне подробно, округлыми, хорошо построенными фразами, от частого употребления сделавшимися гладкими, как обкатанная морем галька. Он говорил без конспекта, лишь изредка, когда нужно было назвать какие-то цифры, опуская глаза в бювар. Диктофоны шуршали, камеры снимали, софиты сияли по углам, журналисты бойко строчили в своих блокнотах – все шло, как обычно, и на какое-то время Чумаков даже забыл о том, что и в городе, и в его личной жизни далеко не все в порядке. Звуки собственного голоса, как всегда, оказали на Павла Кондратьевича гипнотическое воздействие, ему стало хорошо, покойно и уютно в этом набитом чужими людьми тесноватом помещении. Он был самым главным человеком и здесь, и в городе, перебивать его не смели, и, пока Павел Кондратьевич говорил, ему казалось, что это будет продолжаться вечно.

Взяв в руки очередную распечатанную на лазерном принтере страницу с вопросами, заранее переданными редакторами газет в отдел информации, он обнаружил, что страница эта последняя и что вопросов на ней всего два, да и то таких, на которые можно было ответить односложно – да или нет. В другое время он бы так и поступил – нарочитая лаконичность и деловитость добавляли ему веса в глазах общественности. Но сегодня Павел Кондратьевич отвечал на эти пустяковые вопросы долго и подробно. Неся обдуманную, солидную чепуху, он чувствовал, что делает это напрасно и что все присутствующие отлично понимают, что он попросту тянет время, и знают, зачем он это делает, но никак не мог остановиться, пока не договорил до самого что ни на есть конца.