Георгий Олежанский - Шах и мат

Присутствующие офицеры загудели.

— Рустам, окстись! — бросил начальник продсклада, упитанный капитан с простой русской фамилией Иванов, и залился безудержным смехом. Его поддержали остальные овациями и пьяным улюлюканьем.

— Садись, Киреев! — слышалось за столом.

Но Рустам не обращал на окрики никакого внимания.

— Тост! — еще раз, но уже громче сказал он. — Константин, для тебя от чистого сердца.

И гул стих.

Киреев, человек с Востока, оказался прекрасным рассказчиком. Ему удавалось так трогательно произносить тосты, что некоторые не могли сдержать слез.

— Умер человек, — начал Рустам, — его пес, некогда взятый еще щенком с улицы и выхоженный, лег рядом и тоже умер. И вот душа человека стоит перед вратами с надписью «Рай», а рядом душа его собаки. На вратах надпись: «C собаками вход воспрещен!» Не вошел человек в эти врата, а двинулся по широкой дороге дальше — в неизвестность. И собака пошла рядом с ним. Долго шли они по дороге, видят вторые врата, на которых ничего не написано, только рядом старец сидит.

— Простите, уважаемый, — обратился человек к старцу.

— Меня зовут Петр, — ответил тот.

Человек не удивился, а спросил:

— А что за этими воротами?

— Рай.

Собака, которая не оставила хозяина, гавкнула.

— А с собакой можно? — поинтересовался он.

— Конечно!

— А там раньше что за врата были?

— Это были врата в Ад, — нисколько не смущаясь, ответил Петр и, увидев сомнения на лице человека, добавил:

— До Рая доходят только те, кто не бросает друзей.

— Так выпьем, — и Киреев Рустам, подняв стакан высоко над головой, обвел присутствующих взглядом, — за настоящих мужчин, которые готовы отдать свою жизнь за друзей, а не променять ее на них.

Киреев пристально посмотрел на Кривошеева.

«Два, — сосчитал про себя Кривошеев, — надо действовать быстрее».

— Третий! — раздался в казарме чей-то голос.

Кривошеев не заметил, кто это произнес. Он встал вслед за остальными офицерами и, как того требовали неписаные правила, принятые всеми военными Союза, чуть пролив на стол самогонки, не чокаясь, выпил до дна полный стакан.

«Третий!» — И на лицо Кривошеева легла тень досады, ведь он так и не приблизился к ответу.

«Прокололся», — укорил он сам себя, бегло пробежавшись взглядом по лицам присутствующих в робкой надежде на то, что, может, заметит то, что ранее упустил.

Но ничего: все те же, правда уже изрядно хмельные, лица офицеров Советской армии разных мастей и должностей.

— М-да… — Кривошеев поднялся из-за стола, и стал пробираться к выходу.

Ночь выдалась на редкость тихой и спокойной. Легкий ветерок принес вперемешку с пылью и успокаивающую прохладу, о которой так мечтаешь днем, сидя в душной палатке или, того хуже, находясь под прямыми палящими лучами солнца.

Кривошеев вдохнул полной грудью веющий живительной прохладой ночной воздух.

На душе было тяжело.

С момента исчезновения отряда разведчиков прошло чуть больше месяца, и время стремительно неслось вперед, разбивая надежды на спасение хотя бы кого-то из пропавших бойцов. А Кривошеев пока смог лишь выделить десять офицеров, которые могли знать о выходе отряда и сдать информацию афганским моджахедам. Но кто из них был предателем, он по-прежнему не знал.

Результат, мягко говоря, не ахти, если учесть, что на кону стояли жизни людей.

На улицу вышел начальник продовольственного склада и, будучи не совсем трезвым, с трудом опустился на стоявшую у палатки скамейку, устроившись рядом с Кривошеевым.

Капитан что-то начал рассказывать Кривошееву, фамильярно хлопнув его по плечу, на что тот не обратил внимания, так же как и на сам рассказ, сдобренный резким алкогольным запахом от выпитой самогонки.

Начальник продсклада закурил.

Кривошеев поморщился: не переносил табачного дыма, но промолчал.

Начальник продсклада ушел минут через десять и в воцарившейся тишине Кривошеев снова задумался, но, как оказалось, ненадолго. Его размышления прервал неожиданно появившийся Киреев Рустам.

— О чем задумался, дорогой?

Рустам нравился капитану: честный, открытый, не переносящий лжи и лукавства. И с ним всегда приятно поговорить как о службе, так и о жизни, о женщинах.

— Позволишь присесть? — спросил он у Кривошеева.

— Конечно, Рустам. — Константин рукой указал на скамейку.

— Я не знаю, чем обеспокоены твои разум и сердце, — словно восточный мудрец произнес он, — однако вижу, что это вызывает у тебя печаль и тревогу.