Александр Тамоников: Выжженный плацдарм

– Блин, ждем как общественный транспорт, – пожаловался Карпенко.

– Покушать бы сейчас, – мечтательно произнес Валле, растягивая слова.

Мишку Фендика чуть не вырвало. Он густо закашлялся и показал эстонцу кулак. Тот недоуменно посмотрел на товарищей. Дескать, а что я такого сказал?

– А мне вот интересно, как они из Любавино за нами микроавтобус отправят? По какой дороге собираются его пустить? – задумчиво проговорил Щетинкин.

– Через Киев, – впервые за сутки сострил Федорчук.

Пабло Кармона вздохнул, поднял на товарищей глаза, затянутые поволокой.

– Не знаю, как вам, ребята, а мне стыдно перед парнями из нашей роты. – Испанец сглотнул, глаза его заблестели, он стал усиленно моргать. – Они погибли, а нам довелось уцелеть. Чем мы лучше их? Для чего мы будем жить?

Ответа не было. Спецназовцы подавленно молчали.

«Чтобы помнить», – подумал Олег и потянулся за последней сигаретой в пачке, которую, похоже, придется пускать по кругу.

Он простился с товарищами и вышел из микроавтобуса у дома, который теперь считал своим. Спецназовцы поехали дальше, а Нестеренко стоял и смотрел им вслед. Была глубокая ночь, на улице Гагаринской царила тишина. За последние сутки заметно похолодало. Температура явно была отрицательная.

Олег в полную силу легких втянул в себя нормальный воздух, без примесей дыма, гари, горелого железа и мертвечины, выдохнул и побрел к калитке через дорогу. Чугунная тяжесть гнула его к земле, груз пережитого давил на плечи. Автомат весил где-то центнер, как и башмаки, облепленные грязью.

Нестеренко прошел по саду, тяжело поднялся на крыльцо. Даша почувствовала, что он вернулся, выскользнула из дома в курточке, наброшенной на плечи, бросилась ему на шею.

– Живой!..

Он целовал ее в заплаканные глаза, в щеки, ввалившиеся от недосыпания, искал горячие губы, которые отвечали ему охотно и жадно. Даша стонала, не верила, льнула к нему, бормотала, что никогда еще никого так не ждала.

– Скорее пойдем в дом. – Женщина потянула его за рукав. – Ты же качаешься.

Внутри было хорошо, тепло натоплено. Он не просто качался, его штормило и полоскало. Нестеренко рухнул на кровать без задних ног. Даша суетилась вокруг него, стаскивала сапоги и все остальное. Хорошо, что Олег хоть бронежилет отдал Федорчуку с наказом донести до казармы. Все завтра – есть, мыться, любовные прелюдии, увертюры и апофеозы. Он, как уж мог, помогал ей раздевать себя, гнездился в кровати и никак не мог устроиться. Женщина обнимала его, гладила.

«Действительно несправедливо, – подумал Олег. – У меня есть все, а у шестидесяти парней уже нет ничего».

– Как вы тут без меня? – спросил он.

– Да все хорошо, милый, – проворковала Даша, пристраиваясь к нему. – Минька спит за стенкой, и ты сейчас отдохнешь. Ты ведь останешься у меня? – Она с тревогой подняла голову и сказала сокровенное, что больше всего терзало ее: – Навсегда?

– И я не должен буду платить тебе за комнату?

– Не должен, милый. Но тебе придется отдавать мне всю зарплату.

Он был не против, вот только не имел сейчас никакой зарплаты. Брехня, что ополченцы деньги лопатой гребут. Олег тратил то, что накопил за прошлые годы, но верил, что скоро все изменится. Настанет мир. Вот и в Минске опять чего-то мутят. Возможно, получится. Люди будут работать, а не служить.

Он обнял ее, горячую, возбужденную. Даша щебетала, целовала его, стонала от счастья, и Олег вдруг с некоторым интересом обнаружил, что уже не очень-то и хочет спать. Он повернулся к ней, сжал в объятиях. У него возникали странные мысли и желания, решительно неуместные после всего пережитого. Такого не бывает, это нонсенс. Капитан полный ноль сегодня ночью.

Или ничего? Спецназ и здесь прорвется? Конечно! На то он и спецназ.